Простите её за угловатость. Даже здесь, в стране несбыточных снов, где каждое движение навстречу кажется призрачным и сглаженным нереальностью, Рона умудряется всё испортить. Но не потому, что хочет этого всем сердцем, просто не знает, как выразить это трепещущееся в груди желание стать ближе. Смотрит в глаза но не может понять, откуда на пике разрывающих эмоций берется его незнакомое доселе оцепенение. Человек, который способен затрогать вас до смерти, хотите вы этого или нет, вдруг, словно, боится сделать лишнее движение. И дело тут вовсе не в пошлости, ей мало его ладоней. Жалких касаний к плечам, шее, спине – ничтожно мало, чтобы утонуть. Ей хочется его, везде, на запястьях, на боках, на бедрах, на животе, чтобы губы очерчивали контуры тела и обжигали горячим дыханием. Нестерпимо хочется провалиться под лёд с головой и задыхаться, задыхаться, задыхаться. На миг Роной овладевает постыдный приступ злости. В момент, когда она рычит на него, требуя своих прикосновений слишком настойчиво. Смотрит в глаза, ловит нотку отчаяния, когда юноша отрывается и начинает спускаться вдоль по шее, тут же отдачей прилетает чувство гулкой вины за несдержанность. Ру спешно вытаскивает ладошки из-под одеяла и прикасается пальцами к кучеряшкам. Прикусывает губу до боли, готовая  потащить его обратно и начать просить прощения за грубость, прямо сейчас. И, клянусь, она бы сделала это, если бы не обожженные ребра. Сложно остановиться от ощущения родных губ по коже даже в самом альтруистическом порыве. Хриплый выдох наполняет комнату. Пальчики на руках инстинктивно следуют вниз за кудряшками, не в силах расстаться с их теплом ни на секунду. Она втягивает живот, стоит губам опуститься ниже и предательски выгибает спину, потому что не может контролировать собственные рефлексы. – Мэтт, - Шепот. Бессмысленный. Ничего не обозначающий. Ей, кажется, просто очень нравится произносить его имя на томном выдохе, извращенная форма фетишизма, хуже, чем любовь не отпускать светлых завитушек на голове. Еще немного слабости, когда его пальцы стискивают бёдра, даже так, его кажется безумно мало. Хочется чувствовать ладони по телу бесконечно, на каждом миллиметре коже, черт возьми, пусть загладит её до смерти, именно этого она и просила. Но Мэттью поднимается выше. Последняя дорожка из сбитого дыхания, перед тем, как кислород закончится насовсем.
Нехотя, уже не помня себя, Рона отпускает из плена пальцев локоны мягких волос и хватается за широкие плечи, что закрыли её от внешнего мира. Здесь, в полутьме уютной темной комнаты, она чувствовала себя как никогда защищенной, будто бы бережно охраняемой от любого катаклизма, от любого вторжения. Жар, окутавший тело, мог сжечь дотла и одновременно исцелить рваные раны на душе. Удивительное волшебство. Даже самой чистой на свете любви всегда мало одних лишь всепоглощающих мыслей. Можно говорить, что угодно, можно перебрать тысячи самых красивых слов и сравнений, и никогда не почувствовать всей силы взаимности, если не эти сбивчивые касания, не сжатые до боли ладони и участки кожи. Губы находят его губы, мелкая щетинка на лице царапается и смешно колется в нежную кожу фарфоровой неумехи. Плевать. Она прижимается сильнее, очень быстро соображая, куда податься ногой навстречу, обвивая теплую поясницу. Хриплое “ах”, ближе, навстречу, забывая о страхах, выбрасывая из головы всякую прочую дурь. Неважно, насколько незнакомым или болезненным будет ощущение первой близости, ничего не имеет значения, когда все центры тяжести вопреки законам физики устремляются в родное существо. И она падет в него, расправив невидимые крылья. Всё остальное неважно. Неважно.
Импульсами под кожу, пустое до селе тело наполняется вязкой жидкостью любви. Она обволакивает каждый орган, подпитывает клеточки истосковавшегося по его близости тела. Несмотря на то, что Рона никогда прежде не испытывала этого всепоглощающего чувства взаимности в каждом новом движении пальцев, она бесконечно долго скучала. Отпихивая, отвергая, отсовывая тактильную близость как нелюбимого ребенка, чтобы выжить, чтобы не задохнуться от желания получить большее от того, кто, казалось же, был не способен дать любви в ответ. Какой же идиоткой она была все эти годы. Какой же непроходимой тупицей, когда вернулась в аэропорт и сдала один билет в Сиэтл, приобретенный пару часов назад. Когда плакала в зале ожидания, наблюдая, как ожидающие друг друга люди получают то, что хотят, а она просто трусиха. Дважды. Два-жды. Понимаете?
Пальцы до бела впиваются в руку Мэтта, одну ладонь он приковывает к своей, заставляя узелки тока блуждать из тела в тело. Ближе, действительно, больше некуда. Так почему же, черт возьми, ей мало даже этого? Стиснутые зубы, тугой комок стона теряется и гаснет. Вторая нога вьется по его бедру, кажется, кто-то собирается прирасти к телу брата, чтобы добиться таки особой степени родства – стать неразделимыми. Он всегда будет её семьей. Всегда останется самым любимым, самым родным братом, и, не надо упрекать девочку в извращении, просто, Мэттью Дэвидсон стал воплощением всего самого дорогого в одном единственном человеке.
Рона чувствует, что разум покидает её голову. Быстро, без особого предупреждения. Думала ли она обо всех этих ощущениях прежде? Да понятия не имела, что такое помешательство вообще существует в природе.
Тихие вдохи, сменяются приступами удушья, и не хватает вовсе не кислорода. Она жмется ближе, льнет всем телом, как будто он может исчезнуть прямо сейчас. Губы хаотично касаются небритого лица, все неразборчивей и нечетче. Вместо поцелуя – укус, смазанный, неровный, хриплый выдох, вдох – из последних сил она пытается сохранить связь с реальностью, но тщетно, та уплывает, выбивая почву из-под ног. Глаза закрываются, Рона вырывает ладонь из его руки и беспомощно цепляется за шею, оставляя какие-то уж слишком больные поглаживания на линии роста светлых волос. Дальше не стоит искать смысла, ладони ныряют под руки, образуются на спине. Тут и там – сплошные отметины, она прижимается щекой к его скуле и что-то лихорадочно бормочет под нос, но лишь чует малейшую тревогу, тут же хватается за поясницу и прижимает горячее тело ближе. Хотя ближе уже некуда. Ей хочется умолять его никогда-никогда не уходить. Тысячи роящихся неадекватных мыслей накатывают на отключенный разум. Ей хочется шептать его имя, не соображая, зачем и почему, целовать, а потом тыкаться лбом куда-нибудь в ключицу, откинуться на подушку, отключаясь от происходящего, снова и снова, по кругу – сумасшествие. Даже забавно смотреть на эту маленькую, непривычно беззащитную перед чувствами девочку, которая самоотверженно принимает в себя любовь впервые в жизни распахивая душу настежь. Врядли Мэттью был готов к этому, врядли думал, что Рона “бревно” Дэвидсон может быть такой хрупкой, теплой, податливой на прикосновения. Комком, слепленным из потерянных, хриплых выдохов, переходящих в неконтролируемые спазмы ощущений в ответ на каждое движение навстречу. Что вообще способна отдаваться ему без остатка, потому что то, как она проваливалась в бездну ощущений сейчас просто не описать словами. Любит. Она всё еще безудержно любит этого светловолосого болвана, как любила много лет до этого. Как будет любить всегда. Тысячи жизней подряд, ни разу не усомнившись в своей любви, ни разу не отрекшись от неё сквозь боль и сомнения. С самого первого дня, с самой первой дурацкой шутки, больше, чем что-либо в этом бренном мире, она любит Мэттью Дэвидсона, кем бы он ни был, even if he change his mind.

Подпись автора

D I F F E R E N T   M I S S I O N ,  D I F F E R E N T   S C H O O L
i got only one rule