Скорее всего вы бездушная скотина, если предаваясь истинному чувству любви, не испытываете и тени страха. Вот Рона, например, страшно. И, несмотря на все попытки храбриться, она то и дело выдает себя с поличным. Подрагивающими ладонями, растерянно-мутными взглядами, не унимающимся сердцебиением, спутанным хаосом мыслей. Немыслимо оставаться спокойным и уверенным, когда беда твоей души так масштабна. Когда слова перестают быть набором букв, обретая слишком глубокий смысл. Когда вера граничит с безумием, от этого легко свихнуться. Даже у счастья есть свои минусы.
То, что происходило в этой комнате, нельзя было назвать грехом или преступлением. Да совершеннолетних человека сделали свой выбор, к счастью, законы этой страны еще не диктуют нам, кого любить. И, несмотря на наличие препятствий в виде мнения общества, они имели право быть вместе. Конечно, найдутся недовольные. Моралисты и чистоплюи тут же выстроятся в рядок, потягивая руки, как нищие, чтобы выпросить у дьявола кусочек их жизней для острастки. И даже такие невольные жертвы как Генри Норман могут здорово насолить в душу. Но суть влюбленных такова, что они готовы идти протии целого мира, только бы держаться за руки, только бы слышать голоса друг друга во тьме и знать, что они рядом. Сумасшедшие люди. Люди, лишающие себя свободы добровольно во имя вечной привязанности, слабости и проблемам. Что поделать, это наша суть.
Что бы ни говорил Кристиан, сейчас его слова влетали одно ухо и вылетали через другое. И дело тут не в банальном невежестве юного нрава. Просто под воздействием естественных реакций было очень тяжело сохранять в себе зерно мысли. Чувства и разум не могут быть едины, именно поэтому мы то и дело боремся с собой, стараясь сохранить шатких баланс двух обличий. Организм Роны полностью перешел на чувственный режим. Каждая клетка тела, кажется, была способна ощущать близость Кристиана, принимать его к себе и в себя, впитывать запахи, прикосновения к коже. Даже нотки переливающегося шепота оказались способными влиять на ритм сердцебиения. Ушли ловили хрипотцу или напор, от чего мурашки то ускорялись, то замедлялись накрывая негой забытья.
Это было прекрасно. Замыкать рассудок и добровольно погружаться в эйфорию любви. Что ни говори, невозможно получить абсолютное удовлетворения, читая своей второй половинке томик Шекспира, даже будучи наполненным самыми сильным чувствами. Любовь – это возможность сливаться с любимым в полной мере. Душою, сердцем и телом. И без одного из способов, она легко превращается в нечто обреченное, однобокое и чахнущее. Только любовники никогда не будут счастливы. Разлука положит на сердце свинец. Ложь никогда не станет правдой. Рона всегда была тем человеком, который смотрел на чувства как на смысл существования. Легко объяснить, почему она оградила себя барьерами, когда существование стало неясным. Омраченным глупой смертью, чередой ошибок, совершенных в безумной агонии максимализма. Кристиану удалось проникнуть в её сокрытой под семью печатями сердце и заставить Ру поверить в то, что не все так безнадежно, как ей могло показаться. Что доверие порой имеет цену, а порой даруется нам просто так, просто потому, что является частью человеческой природы. А научиться не привыкать к людям – значит стать моральным уродом. И тут уж выбор не велик.
Можно себе представить, с каким взглядом она смотрела теперь на этого человека. На единственного, кто бескорыстно был согласен терпеть всю гамму её скверного характера. Кто не побоялся списка диагнозов в личном деле, когда говорил, что является другом. Кто не счел её умалишенной и избалованной жизнью, пошедшей на самоубийство потому, что так сказалось неудачное воспитание и вседозволенность. В конце концов, он был единственным, кто был рядом несколько месяцев подряд, и кто проявлял нечто большее, чем долг профессионала в адрес рыжеволосой проблемы. Сегодня Рона могла бы сказать спасибо тому дню, когда черт занес её в музыкальную студию. Кто бы знал, что этот инцидент перевернет ход её жизни с ног на голову?
С Кристианом было хорошо. Просто быть рядом, не оглядываясь на бесконечно малое время. Час в день – стало слишком мало, когда Ру начала привыкать и чувствовать себя под защитой. Она ждала, когда протянутся длинные пары, когда в окошке расписания будет стоять его занятие. Ей очень нравилось наблюдать за ним на уроке – самый безнаказанный способ глазеть. Ведь концентрировать свое внимание на учителе – было задачей студента, не так ли? Вот она и концентрировала. Жадно наблюдала, как этот удивительный человек проявлял себя в той или иной ситуации. Ей ужасно нравилось, когда он делал какую-то выходку и вызывал реакцию аудитории. Злило, когда он вел себя как сноб, и очень сильно кололо, когда за проступки Ру получала наравне со всеми. Как будто маленькая привилегия даст надежду на то, что в голову серьезного мужчины есть хотя бы один маленький уголок для такой беды как Ру. И никто не знает, как ликовала глупое сердце, стоило ему улыбнуться ей исподлобья, отреагировать на дурацкую шутку. Со временем стало понятно, что мистер Кауфман вовсе не такой сноб, каким хочет казаться. И это открытие подзадоривало Стиллер сильнее всех других. Как маленькому ребенку, тыкающему на кнопки азбуки с голосами зверят, Роне хотелось тыкать на ту кнопку, что открывает живость Кристиана. Очень жаль, что он оказался сообразительным настолько, чтобы заметить за ней эти потуги вытащить нутро, потому что с тех пор пришлось вести войну еще и с его сарказмом. Поверьте, вот уж мощный соперник. Порой едкие замечания и ответы Кауфмана доводили Ру до слез. Но тогда открывалась еще одна чудесная возможность – заставить его искупать свою вину. О, поверьте, Рона тоже не была слабоумной, чтобы не заметить, что у мистера “каменное лицо” есть сердце. И именно от этого сердца он третировал студентов на экзамене, чтобы добиться настоящего результата. Именно от этого сердца его легко можно было склонить к провокации, на которые, кстати, мистер герр велся неожиданно всегда. Пожалуй, это было одно из самых приятных открытий, потому что с ним у Роны просто развязались руки. Что вы думаете об смс, которые она слала Кристиану? Или о всяких подарках, что таскала ему на занятия? О шутках и безумных идеях, что приходили в голову? Она делала се, что могла, лишь бы занять хотя бы какое-то место в уголке его души. Но, увы, еще утром, на пирсе, услышав, что является ему другом, неожиданно не получила удовлетворения. Напротив, в сердце поселилась какая-то лютая обида на жизнь. Такая бывает только у отверженного влюбленного, и на этот раз у Ру уже не было сомнений в странности этой привязанности к собственному учителю.
Стыдно? Есть немного, пожалуй. Как человек, взрощенный на общественных догмах, Рона не могла не испытывать мучительное чувства неправильности происходящего. Она не была дворянкой из прошлого века, когда успех брака не зависел от возраста. Но и героиней картины “неравный брак” становиться ей не позволяли окружающие. Очень сложно полностью оторваться от мира, в котором был рожден и прожил всю свою сознательную жизнь. Прикасаясь к Кристиану (будь то случайное столкновение или объятие), она каждый раз испытывала неловкость, смешанную с тем, что сейчас получило свой выход в полной мере – волнением. Не простым волнением. Не страхом наказания или причиной осуждения кем-либо. Такое волнение появляется лишь тогда, когда природа хочет намекнуть о таинственном чувстве, возможным между людьми. Вы не замечали, что оно бывает предвестником самих чувств? Реакция, волнующая клетки тела, реакция, необходимая для начала любви. Именно этой реакции отдались двое в домике у моря, именно она правила балом, какими бы возвышенными не были брошенные фразы.
Рона почувствовала дрожь. Беспокойство боролось со сладостью и отражалось в бегающих по лицу Кристиана глазах. Его блядская привычка смотреть прямо в лицо убивала и доводила до точки кипения одновременно. Именно поэтому Ру очень напоминала эпилептика, когда то пыталась спрятать взгляд, не выдерживая его прямоты, то возвращалась обратно, позволяя полностью смотреть в себя. Сила взгляда Кауфмана в очередной раз доказывала ей, что душа, сердце и тело полностью готовы отдаться ему без единого вопроса. Был ли это первый день, когда их чувства стали открытыми или сто пятидесятый. Не имело значения. Нестерпимое притяжение не заканчивалось никогда и не могло быть загашено даже сложными условиями пребывания на отдыхе. И, если изначально, именно Рона была третьим лишним в компании друзей, то теперь несчастный Норман казался неуместным в картине. Если не быть слишком возвышенными, то кинуться в эйфорию с головой у любящих сердец не получится. Хорошо, что хотя бы одно из них привыкло контролировать свои эмоции, и нет, это была не Рона.
Рона очень хотела не портить ход идеального преступления, но когда руки Кауфмана ласкали её тело так, будто бы она принадлежала ему, организм принялся давать сбои. Шумные выдохи, конечно, пока не улика, однако, можно себе представить, что будет, если контакт станет теснее. Вот Рона представить не могла. Она просто сбегала крышей и с катушек. Задыхалась, делалась абсолютно послушной, как будто бы всегда знала, как нужно двигаться в этих руках. Забавно, что хрупкое создание никогда не тянуло на жрицу любви, и обладало лишь скромными знаниями подростка, толикой энтузиазма и огромным желанием утонуть в человеке рядом. Интересно, если душа захочет экшн, ей потом придется объяснять герру, откуда таки наклонности? Ох уж эта молодая плоть.
Звуки меркнут. Вливаются в общий поток дыханий, мешаются с поцелуями, рассыпанными по телу. Пальцы неуверенно ныряют в темные волосы, прихватывая прядки. Она любит его. И эта любовь удивляет своей силой, даже сейчас, когда, казалось бы, нет места ничему кроме жажды наслаждения. Мысли путаются в тугой комок. Глаза пытаются запомнить его лицо, подрагивающие губы рядом, очертания тела. Хочется прижаться так тесно, чтобы у воздуха не осталось и шанса на разделение тел. Хочется целовать его в каждый миллиметр кожи, выучить наизусть каждую родинку. Одну она уже знает. На кадыке. Успевает оставить на ней поцелуй и осторожное прикосновение подушечкой пальца. Опять спускается вниз, опять множит бабочек в животе. Как же они рвутся наружу, как же назойливо требуют этой близости, забирая у Роны волю, отдавая её во власть Кристиана.
Уши ловят признание в любви. Но вместо должной уверенности в действиях оно вселяет волнение. Ей хочется быть его женщиной, а не просто тем, что выбрало сердце. Хочется дать ему то, что не сможет никто, сделать его счастливым. В горле пересыхает. Урывком доносится гул из комнаты по соседству, но все это не имеет никакого значения. В момент, когда Кауфман снова поднимается вверх и в последний раз находится нестерпимо далеко, Ру цепляется ладошками за его шею и упирается носом в колючую и уже родную щеку. Вдох... И они совсем близко. Тысячи импульсов пронизывают хрупкое тельце. Она чувствует, как пальцы сливаются с пальцами, проезжая кончиком носа пару сантиметров вниз до скулы. За что ей столько счастья? Хочется целовать, но сил нет даже на выдох. Задыхаясь, она стискивает его ладонь, оставляя влажные следы от подушечек пальцев на костяшках. Ноги делаются ватными, и хочется согнуть их в коленках, чтобы прислониться к его теплым бокам. На этот раз не обнимая настойчиво, но как-то робко прислониться, ощущая тепло. Затем чуть отчаянней, чтобы оповестить о своем присутствии везде, и, в конце концов, требовательно сжать его бедрами, потеряв чувство меры.
Тихий стон охрипает в горле, касается уха Кристиана и разлетается по комнате. Когда человеку очевидно хорошо, это становится трудно скрыть. Испугавшись, Ру прижимается губами к шее мужчины и напрягается всем телом, чтобы противостоять естественному ходу событий. Ни звука. Нельзя. Нет. А хочется. Хочется не прятать, а демонстрировать собственные ощущения, а, поверьте, они были в достатке. Вероятно, от мыслей, кто сейчас находится рядом, от осознания реальности своего счастья, крышу унесло так далеко, что уже не догнать. Ру беспомощно охает, когда Кауфман вдруг подхватывает её тело и тянет вверх. Цепляется ладошками за большое, теплое тело и прижимается ближе. Снова глаза. Снова дыхание теряет себя. Она съезжает по нему бедрами и фыркает, ища в себе силы подколоть. - В вашем-то возрасте, - И находит, обнажая белые зубы на мгновение. Затем целует, предупреждая шквал негодования. Снова шепчет. – Прости, я слишком люблю твои реакции, чтобы отказать себе в удовольствии, - Снова целует, ощущая, как испарина покрывает лоб. Вот теперь точно согрелась. Спутанные волосы рассыпаются по плечам. Рона проходится ладонями по широкой спине Кристиана, норовя захватить каждый сантиметр кожи. Проводит носом по линии скулы и несколько секунд остается неподвижной, намеренно издеваясь над господином. Но даже у неё нет достаточно сил, чтобы противостоять желанию дарить наслаждение и его же получать. Поэтому очень скоро, она возвращается к губам и берет доминанту на себя, раз уж любимый фашист так жаждал этого, что даже поднялся, рискуя создать много шума лишними телодвижениями. Будем надеяться, что эта кровать сейчас не создаст проблем, потому что расположение герр выбрал самое, скажем так, шумообразующее.
- Мне страшно, - Шепот на уши. Рона не знает, чувствует ли он её улыбку или сочтет дрожь по телу чистой монетой. – Что если... – Намеренно растягивает удовольствие, прижимаясь теснее, но, то и дело замирает, как восковая фигура. К слову, отличная вышла бы композиция для музея. Студентка и преподаватель, закатал в асфальт Генри Норман.
- Я не смогу... – Как же тяжело даются все эти слова, боже. Как же не просто прилипать так тесно телом и вынуждать себя не дергаться, чтобы заставить Кристиана страдать. Больше боли! Шепот, вызывающий мурашки, везде – Заниматься с тобой психологией теперь, - Наконец, заглядывает в глаза, выдавая провокацию. – Как думаешь, занятия любовью тоже имеют исцеляющее свойство? – Чуть отклоняется назад, прогибаясь в пояснице. Вот так совсем близко в некоторых местах. Уверенность, что сильные руки поддержат как будто бы всегда жила внутри. Рона держится за плечи Кристиана, и коварно улыбается. Кивок на дверь, она щурится, разглядывая лицо Криса, выпускает усмешку и приближается к тонким губам. - Крис? - Да-да, намеренно. Еще одна проблема – их теперь все время хочется целовать. – Рот мне зажимать будешь? – На этом спектакль обрывается и переходит в игру с огнем. Снова. Неизбежно. Потому что, когда Стиллер перестает изводить несчастного Кристиана, они оба получают порцию удовольствия и адреналина в кровь. А человеческий организм имеет свойство насыщаться, требует большего от каждого нового движения, стремится выразить реакции. Так что буквально через пол минутки, Рона уже в отчаянии прижимается к скуле Кауфмана, стараясь задавить в себе едва различимые пока еще стоны. Они отзываются внутри, но с зажатыми губами не вызывают опасности. Но, мы ведь понимаем, что это только начало? Пожалуй, еще ни на одном уроке Ру не старалась так прилежно, чтобы вести себя ти-хо. – Я люблю тебя. – Вырывается беспомощно, когда терпеть собственное тематичное пыхтение становится невыносимо. – Со... – Очень трудно, правда - ...всем. – Прикусывает губу, тыкается в шею, цепляясь за отголоски рассудка. Почему бы Генри просто не свалить!? Закрывает глаза, ощущая тяжесть век. Тыкается лбом в подбородок, мажет губами по коже, то прикусывает скулу, то вновь возвращается к губам, оставляя рваные поцелуи и выдохи. На место бабочек приходят электрические разряды. Они бьют по телу, рассылая электричество по каждой клетке. И это чувство не сравнить с простыми плотскими утехами, которых так боится Генри. Это чувство гораздо сильнее, гораздо слаще и невыносимей, потому что в её объятиях Кристиан и никто другой. И пусть, Рону теперь смело можно отнести к умалишенными, к зависимым и съехавшим с катушек, она ведь, и правда, врядли сможет выдержать долгую разлуку. Будет смотреть влюбленными глазами, напоминая сошедшую с ума, хотеть прикасаться и чувствовать тепло. Поздно сдавать назад. Теперь у Кауфмана было два выхода. Принять её бесконечную любовь как есть или уничтожить хрупкое создание. Нам всем приходится выбирать чью-то участь. А говорят наша жизнь в наших руках.
Между тем, ощущая отсутствие всякого присутствия, Рона плавится как мягкий метал от того, как жарко становится организму. Стук сердца по вискам заполняет собой всё свободное пространство, а ловит поцелуи становится очень сложно. Не помня себя, Рона толкает ладошкой Кристиана в грудь, вынуждая подчиняться невнятной прихоти, она заставляет его лечь на спину и забирается сверху, чуть отдаляясь, чтобы перевести дух. Дорожка из поцелуев тянется от скулы к груди, превращается в россыпь на ребрах и образует непонятные узоры над пупком. Дрожащие пальцы сжимают кожу на пояснице, протискиваясь под весом тела. Если Ру не потрогает его целиком сейчас, честное слово, не успокоится, так что Кауфману лучше потерпеть и добавить к своему эго еще сто очков, ибо это неприкрытое упоение телом не может пройти незамеченным.
Губы Ру опускаются ниже, когда сбитое горячее дыхание обозначается на линии пупка, в горле снова пересыхает. Тук-тук-тук. Стиллер еще никогда не замечала за собой такого фанатизма в адрес чьего-то тела. Ладонь скользит по боку и огибает косточку таза. Глаза едва видят через эту пленку забытья. Рона откидивает спутанные еще влажные волосы назад, утопая в запахе кожи, отрывается от теплого живота Кристиана и ненавязчиво интересуется у немца – Whatever I want to? – И этот взгляд из полу прикрытых век. Вот что really bad.
Садится классной задницей Кристиану на колени, выпрямляя спину, и прикладывает ладони к полюбившемуся животу, как кошка прикладывает лапки с подушечками, чтобы выразить свое удовольствие. Он может приподняться на локтях, так лучше обстановку видно из положения лёжа. Судя по виду Стиллер, доминанто возвышающейся над, это всё, что он еще может. Пальцы медленно и коварно спускаются вниз, оставляя бело-красные дорожки от силы нажима, Рона улыбается и прогибается в спине, чтобы опуститься вниз, приникая грудью к ногам, на которых сидела. Ах да, еще он может её волосы потрогать, она заметила, ему нравилось. Если сил хватит за спектом ощущений от нового применения губам. Целоваться с языком это так себе умение. Рона решила, что она способна на большее. - I hope you like it, - Главное потом объяснить, что, честное слово, ни у кого уроков прежде не брала, что вообще сейчас сердце выплюнет от страха. Ох, как же колотит изнутри, только крыша уехала, надеяться на благоразумие поздно.
- Подпись автора
D I F F E R E N T M I S S I O N , D I F F E R E N T S C H O O L
i got only one rule
