[indent]Иногда — всё ещё — Большой зал казался ему испытанием. С годами Римус привык, научился не вздрагивать от внезапных выкриков, не сжиматься в плечах при скрежете приборов по тарелкам и не уставать от переливчатого гула голосов, который накрывал зал, как волна. Но привычка — это не притупление чувств, и не избавление от них. Привычка — это просто навык не подавать виду, что ты слышишь слишком много.
[indent]Даже сейчас: кто-то сказал «Мелисса», и его уши уловили имя, прежде чем разум успел понять контекст. Не рядом — нет. Через весь стол. Через шум: лёгкий стук ложек о керамику, поскрипывание скамьи, тяжёлые шаги квиддичников, возвращающихся с тренировки, перешёптывания, хихиканье, ворчание, хлопанье дверей, и даже — в отдалении, за окнами — мягкое шуршание приближающейся почты: десятки крыльев, роящихся в небе, будто сам воздух заранее затрепетал от их прибытия. Это была жизнь — громкая, гудящая, заполняющая всё вокруг, — и в ней он существовал почти без звуковой тени.
[indent]Но стоило ему сесть рядом с Алариком — всё менялось.
[indent]Не сразу. Он всё ещё различал, как кто-то пролил сок — по характерному вздоху и попытке стереть рукавом; кто-то спорил о домашнем задании — сдавленным голосом, в котором звучало раздражение. И всё равно — всё это отдалялось, исчезало, как будто невидимая вуаль мягко опускалась между ним и остальным миром.
[indent]Потому что вот он — Сэлвин.
[indent]Светлые пряди, чуть тронутые движением — и Римус ловит в них свет. Глаза — ясные, смотрящие на него и тёплая улыбка, расцветающая в уголках губ, едва заметная, но самая настоящая. И эти маленькие морщинки — подумать только, морщинки от улыбки, — вызывающие в нём не менее приятное ощущение и желание приблизиться к нему поближе, вызывая ещё больше эмоций. Он ведь мог, верно?
[indent]И вот тогда — всё замолкает.
[indent]Мир отступает.
[indent]И он слышит только дыхание Аларика. Только биение его сердца, будто бы отзывающееся эхом в собственной груди. И — чёрт возьми — если бы он мог, он бы записал этот голос, чтобы слушать его каждый раз, когда звуки в голове снова становились слишком громкими.
[indent]— Хм, — он отводит взгляд от него лишь на мгновение, дёрнув рукой к тарелке, — Получается, надо почаще так, чтобы спалось лучше? — ненавязчиво спрашивает его Люпин, даже не стараясь говорить буднично. На деле, конечно, шутки шутками, но знать, что Сэлвину удалось поспать только грело его душу: волшебник вечно догонял себя в течение дня для полного существования кофеином, наверняка его организм скажет спасибо за возможность просто выдохнуть.
Тем более, в свете последних событий.
[indent]— Ты?.. — он чуть усмехается, поворачивая голову к нему. — Нет, ты тут ни при чём. От тебя я не устаю, пожалуйста, забери все часы, которые у меня есть, — улыбаясь ещё шире, Люпин с едва заметным смущением качает головой.
[indent]Он показывает на своё лицо пальцем, словно уточняя: вот это — не твоя заслуга.
[indent]— Это, — протягивает он, с натянутым терпением во взгляде, — проделки моих дорогих соседей, которые решили, что лучшее время для выяснения, что я делал, — это как раз аккурат после моего возвращения, а не с утра, как у нормальных людей.
[indent]Он утирает глаза и вздыхает.
[indent]— А потом — бодрое утро, Хогвартс! — квиддичная тренировка. Даже если ты туда не идёшь, тебе всё равно кажется, что тебя туда утаскивают, — задирая перед лицом свою кружку прежде, чем сделать небольшой глоток, Люпин стекает на свою подобранную под подбородок ладошку, — Так что я спал от силы часа два.
[indent]На долю мгновения он замолкает, словно о чём-то задумывается, чтобы совсем тихо произнести в свой тост, но так, чтобы Сэлвин явно смог расслышать его следующую фразу:
[indent]— Зато с какими снами.
[indent]Когда наступает ночь, и голова касается подушки, всё лихорадочное напряжение, которое он днём упорно загонял внутрь, наконец находит его. Она прорывается в снах — густых, мрачных, наполненных гонениями, неудачами и теми моментами, которых он никогда не смог пережить, но которые его разум не отпускает.
[indent]Сны — это его невысказанный разговор с собой, место, где страхи принимают форму, а невозможное вдруг кажется ощутимым. И всё же, вчерашнее свидание подарило ему иной вид снов — редкий и удивительный. Они были яркими и наполненными цветом. Он старался впитать каждую деталь, каждое дыхание этого сна, хотя понимал, что они — лишь призрачные отражения его сознания, не задержатся долго.
[indent]Другое дело, ему не нужно жить в сновидениях. И вновь обращая своё внимание на Аларика, он коротко улыбается себе под нос.
[indent]Что Римус, впрочем, понимает не сразу — так это что впредь нужно быть осторожнее со своими словами. Он настолько теряется в диалоге со своим молодым человеком, что забывает, что у них был не тет-а-тет разговор; Люпин поверхностно смотрит на Алису поверх кружки и делает ещё один глоток.
[indent]— Надеюсь, что это они и есть, — немногословно с едва ощутимой надеждой в голосе замечает волшебник, коротко вздыхая. В какой-то степени, для самого Гриффиндорца внезапно начавшиеся романтические отношения Трэверс и Крауча — не то, что бы что-то должное волновать его разум. И всё же, оно беспокоило: пусть они никогда не были друзьями с ведьмой, он знал важность её для Аларика; это было заметно невооруженным глазом даже сейчас, но что он мог сделать?
[indent]Наблюдая за разворачиваемым письмом, Римус успевает обратить внимание на почерк: Миллисент Бэгнольд. Такое он уже получал и сам, правда, не в красном конверте, вот-вот готовым разорваться и включить всех в этот монолог; Римус — сначала по инерции, потом уже с нарастающим вниманием — слушал. Врожденный ли это дар или рабочая привычка, но слова лились уверенно, чётко, словно отскакивали от зубов.
[indent]И это было…
[indent]— Это было прекрасно. Почти унизительно прекрасно, — он не может сдержать самой широкой улыбки в своей жизни, наблюдая за остатками саморазрушевшегося письма, несколько раз кивая головой в знак подтверждения своих слов. Он усмехается себе под нос вновь, откинувшись чуть назад, позволяя словам пройти сквозь него, как тёплый ветер с щепоткой жгучей иронии.
[indent]«Прогулял занятие».
[indent]«Пятый Джон из Клакунс-он-Драудл».
[indent]«Чистых пальцев без грибка».
[indent]Он мог бы посмеяться. Должен был. Искренне, до слёз. Но, неожиданно, внутри, где-то в самой глубине груди, что-то стыдливо щёлкнуло.
[indent]Ведь не он ли — Римус — стал причиной половины перечисленного мисс Бэгнольд? Именно из-за него тот прогулял занятия, получил отработку и, вероятно, подумай Люпин ещё хотя бы лишние минуты, то видимо по причине его существования совершенно не имел в голове пространства, чтобы заполнять экзаменационный лист хоть чем-то. Да, он понимает степень абсурдности.
[indent]Римус сжал пальцы под столом, крепче, чем собирался.
[indent]Да, Аларик сам решил остаться. И взять ответственность в том числе. К тому же, школьная отработка — не ерунда ли это, в самом деле, если посмотреть на неё в разрезе происходящего в мире? И всё же, что-то не даёт Люпину отпустить эту мысль так просто, отмахнуться, как если бы это делал по отношению к себе.
[indent]«Носи свою фамилию с достоинством».
[indent]Это пронзило его по-своему. Он понимает, почему Сэлвин должен был носить свою с гордо поднятым подбородком; у него было столько всего и столько всего было предрешено ещё! А стажировка? Сколько он способен добиться, и далеко не только своей фамилией, но способностями, талантами и умением?
[indent]А Люпин? Ничейный сын. Он — скорее Джон. Пятый. Из деревни, которую никто не найдёт на карте.
[indent]— Так точно, Гринграсс, — он кивнул, на лице его появляется беспокойная улыбка. Искреннее тепло, чтобы никто не усомнился, — Любим тебя не хуже мисс Бэгнольд между прочим, — и в этом он откровенен, несмотря на шутливый подтекст.
[indent]Ему хочется добавить что-то ещё на счёт письма, как, например, что мать Аларика скоро начнет находить всех, кто прогуливает занятия и писать письма, но понимает, что от собственной шутке делает себе больнее. Как часто бывает, реальность ударяет сильнее: кто он такой, чтобы предполагать, что важен кому-то, как Миллисент Бэгнольд? В самом деле, если бы не её сын...
[indent]Теплое прикосновение к его ноге помогает Люпину вынырнуть из своих мыслей. Он опускает взгляд вниз, и пусть не имеет возможности увидеть, всё равно осторожно улыбается появившемуся теплу. Осторожно поёрзав на месте, Римус тянется к небольшому чайнику, чтобы наполнить кружку ещё раз — это ему сейчас явно пригодится — и пусть сдвигается всего на несколько сантиметров, но даже от них становится проще.
[indent]— Мелисса здесь, — полушепотом говорит он, но видит, что можно было обойтись и без этого: взгляд Аларика уже был на ней, пусть и совсем ненадолго. Римусу только и остаётся, что сжать губы в тонкую полоску, негромко выдыхая.
[indent]Браки в их возрасте всегда казались ему чем-то… поспешным. Почти страшным. Словно кто-то нажимал на перемотку, пропуская годы, в которые ещё можно было мечтать, ошибаться, искать себя. И пусть он знал — в их мире это не редкость, особенно среди тех, чья кровь считалась чистой — всё равно не мог понять, как можно связывать жизнь с кем-то, кто был тебе не близок. Ещё вчера они сидели на трансфигурации, обсуждая эссе, а сегодня — кольца, фамилии, вечность? Римус даже ненароком вспомнил ту старую, глупую историю со второго курса, где Нарциссу готовили в жёны Сириусу, — тогда всё казалось абсурдом, розыгрышем, чем-то, что хотелось бы обсудить за завтраком и забыть, но не тут-то было.
[indent]Даже он знал: браки по расчёту — реальность. Сам он верил только в другую истину, пусть и едва ли возможную для него. По крайней мере, не похоже, что Британия меняла свои направления так быстро. И всё же, даже с его настоящим, Люпин хотел верить в правду, что держится на нежности, выборе, искренней любви. Наверное, пусть даже и в семнадцать, если сердце велит.
[indent]Мерлин… она что, действительно могла бы выбрать Барти?
[indent]— Ёб твою, — лишь тихо буркнул себе под нос Люпин и не сомневался в одном: никому из них не хотелось оказаться правым в этой ситуации; возможно кроме Алисы, но что в голове темноволосой он понятия не имел и не был уверен, что когда-нибудь поймёт.
[indent]Своего завтрака Римус лишился почти сразу, не заметив, как доел последний тост и отставил кружку чуть в сторону, будто жестом подтверждая, что на этом — всё. Поделившись между делом своими планами на первую половину дня и обменявшись парой фраз с Алисой, он осторожно салютует ей на прощание, чувствуя на себе её взгляд — не слишком навязчивый, но достаточно выразительный, чтобы поймать его, прежде чем она развернётся к ним спиной.
[indent]Он хмыкает, обернувшись к Аларику, и тихо, с полуулыбкой, говорит:
[indent]— Всё это время я смотрел на неё и думал, что я — главный вор её лучшей подружки, — он прищуривается, и с улыбкой смотрит на оттягивающийся свитер, поднимаясь с места и двигаясь за ним следом, продолжает свою мысль: — Теперь она выглядит как главная фанатка новой книжной серии, — и с искренним любопытством спрашивает: — Как так получилось?
[indent]Интересно, как они выглядят со стороны — как пара, которую никто особо не афиширует, но все знают, что она существует? В первый же день, когда они поговорили в библиотеке, Римус рассказал обо всём Мародёрам, и пусть это прозвучало словно мимоходом из-за стеснения, он не хотел делать из этого тайну. Римус не скрывался, но и не хотел выставлять их на всеобщее обозрение, предпочитая беречь это как что-то личное, сокровенное, не тратя энергию на лишние разговоры с теми, кому это будет непонятно.
[indent]— Можно и не на пару, — и всё же, если бы он увидел их со стороны, заметил бы? Волшебник хмыкает, перехватывая ладонь Аларика своей, и чуть прикрыв веки, поддаётся вперёд, не сдерживаясь от короткой улыбки в его губы. Он ведь замечал новые отношения у своих друзей — значит, заметил бы и их; как будто бы, нужно просто иметь два глаза.
[indent]— Это что, — не отступая, подперев плечом стенку, он склоняет голову вперёд, смотря на Аларика исподлобья. — Я вписан в утренние расписание? Утро действительно только что стало лучше.
[indent]Расстояние между ними едва успевает появиться, как рука Римуса скользит к щеке Сэлвина, нежно проводя пальцем по коже, затем опускается ниже, касаясь шеи — там, где вчерашним вечером остался легкий — он цокает себе под нос: едва ли лёгким можно назвать это размытое малое ночное небо — след от поцелуя. Люпин ничего не говорит, но знает, что у него написано всё на лице.
[indent]— Если расскажешь, что тебе снилось, я поделюсь своими мыслями — посмотрим, насколько мы похожи, — наблюдая за его лисьим настроением, вторит ему своей улыбкой и Римус.
[indent]Теплится в нём теперь постоянная, почти настойчивая мысль: как же хочется думать только об Аларике. Не о помолвках, не о фамилиях, уж точно не о Барти Крауче-младшем, а просто — о Сэлвине, об их разговорах, касаниях, теперь привычке оставлять поцелуй на приветствие и прощание. Он, конечно, понимал, что жизнь — она продолжается: с домашкой по травологии, Мародерской деятельностью, приближающимся полнолунием, списками книг на понедельник. Но всё это словно сменило вес, как будто стало легче носить.
[indent]Он кивает на слова Аларика, и в лице его появляется серьёзность, оттенённая лёгкой тревогой:
[indent]— Если понадобится помощь… — он делает едва заметную паузу, — я не думаю, что она будет бегать от тебя долго, верно? Какой в этом смысл. — с надеждой спрашивает его Люпин, — Но если вдруг… — не зря ведь он работал над этим проектом столько лет, чтобы не пользоваться им по полной в спасительных целях. Ёмко он кивает головой на его последнюю фразу, не справившись с тем, чтобы искривиться от противного слуху имени.
[indent]— До скорого? — и прежде, чем сделать шаг прочь, он дёргает того за свитер в районе живота, склоняясь куда-то к щеке на французский манер, засмеявшись, а затем уже мягче целует его на прощание.
[indent]Он знает: едва ли оно будет долгим. Не с их желанием оказаться в одно время в одной точке.

ПАРУ ДНЕЙ СПУСТЯ

[indent]Как оказалось, всё было правдой — а то и хуже. Римус не мог оставаться в стороне от всей этой истории и, как мог, старался быть поддержкой для Аларика. Мелисса, впрочем, подпускала к себе только Алису — Люпин, тем более, оставался где-то снаружи. Что страннее, несколько дней подряд она косилась в его сторону так пристально, будто в нём самом крылась первопричина всего этого абсурда. Волей-неволей Люпин начал подозревать, что дело может быть не только в помолвке, но и в... них с Алариком? Помогло ли это кому-то разобраться в происходящем? Едва ли. Помогло ли самому Римусу, когда он в попытке расставить всё по местам объявился перед Трэверс? Ни на каплю.
[indent]В конце концов, брак всё ещё оставался в силе, неважно, насколько абсурдным казался.
[indent]С другой стороны, у него хватало и других забот. Экзамены уже начали маячить в разговорах и на страницах книг, а с ними — и студенты, паникующе листающие учебники в поисках спасения. Четверг он провёл в библиотеке, помогая тем, кто боялся страшной недели, как самых опасных существ, разбирая всё и сразу — от Истории Магии до Заклинаний. Мародёры, в свою очередь, будто наконец осознали: отсчёт пошёл. Последний месяц — последняя вечеринка в гостиной, последняя драка, последний беззаботный вечер. И это значило: нужна была кульминация, что-то, что запомнится Хогвартсу надолго.
[indent]А где-то на фоне всего — всё ближе подбиралась луна. Тревожный звон в сознании, который никак не отпускал и несколько пока ещё спокойных дней прежде, чем ему начнёт становится хуже. Мадам Помфри, как по часам, стала напоминать о себе чаще: беспокойным взглядом, осторожными уточнениями и настоями.
[indent]И всё же — главной мыслью, с которой он просыпался и засыпал, оставалось другое: найти минуту с Сэлвином. Пересечься взглядом. Сжать ладонь. Почувствовать, как к его пальцам тянутся в ответ. Дотронуться губами — мимолётно или нет, — к ставшему любимым ритму дыхания. Провести ладонями по плечам или между лопатками или, наоборот, с мольбой во взгляде освободить его от вечно копящихся зажимов. Иногда в нём всё рвалось: оставить книги и черновики, отложить обязанности, перескочить через выстроенные рутиной барьеры и забраться к нему на колени, зарыться в шею носом, вцепиться в свитер.
[indent]Люпин так же ловил себя на другой мысли. О том, что будет дальше. Через месяц — когда Хогвартс останется за их спинами, когда они выпустятся, и привычная реальность в один момент сменится на совсем другую. Трепет от мысли о приближающихся совместных выходных пульсировал где-то под рёбрами: радовал, как луч в окне в дождливый день, и чуть беспокоил, как перемена погоды, которую чувствуешь кожей.
[indent]Потому что на одной чаше весов был Аларик — и желание проводить с ним каждую свободную минуту, и мысли о совместных вечерах, и надежда, что всё останется между ними как есть. А на другой — его дом. Его родители. То, как они смотрят. То, что он постоянно крутил в голове: он не хотел… облажаться.
[indent]Люпин старался не думать и дальше этого: он знал, что будет труднее. После. Когда придётся думать о жилье, о работе, о своей пушистой проблеме, которую теперь нельзя будет прятать за стенами Хогвартса. Наверное, стоило поговорить с Дамблдором.
[indent]Он цокает языком себе под нос — старика ему только не хватало — и тут же отмахивается едва заметного на волнение вопроса Джеймса. Да, он слушает. Да, он с ними. И всё же — скользящим жестом выкидывает очередную деталь их финального плана, шутит, поддаёт реплику Сириусу и ловит на себе взгляд Питера.
[indent]Но в следующую секунду уголки губ тянутся к щекам сами собой. Улыбка возникает неожиданно и с лёгкостью. Аларик здесь. И он, не скрываясь, отворачивается от своих друзей, проводя взглядом по входу, по головам, по плечам. Ищет.
[indent]Нахмуренные брови, блуждающий взгляд — ещё секунда, и он заметит знакомый силуэт или встретится глазами. Ставшей привычной уверенность, что Аларик найдётся, но взгляд останавливается не на лице, а на движении — каком-то слишком резком, резанувшем воздух, как вспышка.
[indent]И в следующий миг всё начинает рушиться.
[indent]На уровне ощущений: будто Большой зал разом становится на градус холоднее. Он слышит всхлип, шепотом, вынуждающий Люпина вытянуться, как по струнке, тут же дёрнув ногой прочь от скамьи, и тут же увидеть как Аларик цепляется за чьё-то плечо, а рядом с ним — Мелисса, бледная, испуганная, будто пережила что-то, что разорвало её изнутри.
[indent]Всё происходит быстро, но в восприятии Люпина — медленно, как под водой. Он замечает, как Сэлвин сгибается, как его пальцы судорожно держат Мелиссу, как её дыхание сбивается, он слышит, как сердцебиение становится паническим. И это не просто головокружение, не простая истерика, это — страх, настоящий, животный, запредельный.
[indent]Римус делает шаг. Потом второй, не замечая, как срывается вперёд ещё быстрее, чуть ли не перескакивая стол. И, кажется, даже не осознаёт, как перестаёт слышать разговоры друзей, как шум в ушах заглушает голоса за спиной. Всё смещается к центру: Аларик, держась за подругу, тянет её прочь из помещения, с застывшим в глазах ужасом. Ужасом, какой только единожды Римус видел на себе и едва ли мог сравнить его даже сейчас.
[indent]Он оборачивается только единожды: когда замечает, что трость Сэлвина остаётся позади и притягивает ту своей волшебной палочкой, сжимая дерево под пальцами до белизны. Он идёт — нет, он мчится, отмеряя шаг за шагом пространство до выхода и замедляется только тогда, когда видит перед собой двух студентов.
[indent]Тихо звучащая просьба вновь возвращает все звуки, движения и жизнь этому месту. Римус сглатывает, чувствуя, как внутри него что-то сдвигается. Всё то, что давило на него последние недели — тревоги о будущем, семье и его проклятой проблеме — испарилось. Вот человек, которого он любит, и которому нужна помощь. Люпин, уже сделав ещё один шаг ближе, ловит вокруг взгляды.
[indent]Любопытные, напряжённые, оценивающие. Кто-то шепчется, кто-то встаёт на цыпочки, кто-то — с сочувствием. Но все смотрят. И никто не двигается.
[indent]И что-то внутри него вспыхивает.
[indent]— Эй! Отъебитесь. Сейчас же, — холодный голос Римуса режет воздух так, что даже тот ощущается злее, — Пиздец как интересно? Если хочется почувствовать, как становится плохо, я помогу, — трость Аларика взмахивает в воздухе, как предупреждение, — Сам отправлю к Помфри. Сейчас.
[indent]Кто-то хмыкает, кто-то вжимает голову в плечи, отступая — шаг, второй, — и это достаточно. Достаточно, чтобы воздух чуть очистился. Достаточно, чтобы не видеть посторонних лиц, чтобы хотя бы на мгновение скрыть эту сцену от чужих глаз. Римус смотрит прочь ещё какое-то время, прежде, чем начать идти вперёд и с каждым шагом в нём гаснет то дикое, что вспыхнуло: трость опускается, лицо смягчается.
[indent]Он не знает, что именно услышал первым: сломанный голос Мелиссы или дрожащий вдох Аларика. Всё внутри замирает. Слова пролетают мимо, не врезаясь по-настоящему — лишь касаясь, оставляя царапины на внутренних стенках, как будто бы случайно, как будто бы он не должен был быть здесь. И правда — не должен был. Не должен был слышать.
[indent]Взгляд судорожно мечется между прижатым к лицу платком и встревоженным лицом Сэлвина. Но что он может? Чтобы не услышать — нужно было бы сбежать. Уйти от них, от этого момента, от собственного слуха, который, как назло, подхватывает каждую деталь. Но ведь это последнее, что он хочет сделать. Он не может оставить их наедине с этим — с тем, что происходит, с тем, что только что было произнесено, словно вырвано из самого сердца.
[indent]В глазах у него — только тревога. Только удержанная рука, только лёгкий кивок, когда взгляд Аларика на миг встречается с его, и в этом коротком касании — не вопрос, не просьба, а подтверждение: я рядом. Но сам он ощущает себя ничем большим, чем присутствием — тенью, полусветом, отражением, которое не смеет вмешаться ни в тот миг, когда голос Мелиссы разрывает воздух, ни в отчаянные попытки Сэлвина найти слова, что могли бы хоть чем-то помочь.
[indent]Пенелопа.
[indent]Нетрудно сложить уравнение. У Люпина было слишком много времени, чтобы представить себе это всё в красках, слишком много тишины, в которой копилась вина. Не об этом ли он говорил Аларику совсем недавно? Что был одним из них — не по воле, но всё равно достаточно, чтобы это "один из" прочно вросло в кожу и не позволяло забыть. И даже когда ему было сказано: ты не такой, ты не виноват, — даже тогда он не смог вытравить это из себя до конца.
[indent]Но сейчас он не позволяет себе думать об этом. Резко прикусывает губу, будто это способ удержать мысли в пределах реальности. Сейчас он не имеет права раствориться в собственной боли. Это был выбор Люпина — остаться и выдержать с ним его боль.
[indent]— Я помогу, — это всё, что он говорит, прежде чем оказывается по другую сторону от Мелиссы. Он переносит ладонь на плечо слизеринца, сжимая крепче, чем нужно, и на мгновение встречается с ним взглядом — в котором столько сожаления, что ни одному слову уже не остаётся места. Он и не знает, за что именно просит прощения. За всё. За всё сразу.
[indent]И это всё, что он может — быть рядом, быть телом, быть опорой. Не словами, не истиной, не обещанием, что когда-нибудь станет легче, — нет, только плечом. Только дыханием рядом. Он чувствует, как рука Мелиссы вздрагивает под его пальцами, как её шаги чуть цепляются за пол, и с какой скованной механикой Сэлвин отмеряет путь, не глядя по сторонам, будто каждый взгляд, даже случайный, способен снова сорвать тонко натянутую ткань самообладания Аларика.
[indent]Римус почти не дышит.
[indent]Находиться в больничном крыле по чужой причине всегда было странно — тело помнит, каково это быть здесь слабым, а мозг всё ещё ищет угрозу в каждой полке с зельями. Но для Римуса это место стало почти домом. Здесь он чувствовал себя в безопасности — как бы парадоксально это ни звучало: сколько раз он спорил с мадам Помфри, требуя отпустить его раньше срока. Сколько раз она укрывала его одеялом, как будто всё, что он натворил за свою проклятую жизнь, можно вылечить несколькими ложками настоя.
[indent]Он не отходит от Аларика ни на шаг: упирается в него плечом, крепко держит его за руку, и когда на совсем короткий момент они остаётся вдвоём, склоняется к нему ближе и едва заметно шевелит губами: «ты как?» — хотя и знает, что в такие моменты это звучит почти нелепо.
[indent]Камень внутри чуть расслабляется, когда уже не умирающая Трэверс оказывается перед ними с наставлениями на ночлег здесь. Когда Мелисса поднимает на них взгляд и говорит после недолгой паузы, Римус, до этого почти не двигаясь, внезапно выпрямляется. В его теле будто отзывается старый рефлекс — насторожиться. Но уголки губ всё же дрожат, и он позволяет себе неловко, почти неуверенно улыбнуться.
[indent]— Ещё как в курсе, — его голос отдаёт едва слышной хрипотцой, а пальцы вновь сжимаются вокруг ладони Аларика — коротко, уверенно.
[indent]— Блевать всегда надо в компании, — и прикусывает губу, будто извиняется за то, как звучит его способ сказать «не за что», — Никто не поверит, что ты так умеешь, быстрее подумают на Аларика или меня, — Римус негромко кашляет. Юноша явно может продолжить эту мысль, например, напоминанием, что иначе им придётся всем иметь дело с палкой Сэлвина в руках Люпина, но оставляет это при себе, — Поправляйся, — только и говорит гриффиндорец, прощаясь и с ней, и кивая головой лекарю школы.
[indent]Ему даже не нужно произносить ничего вслух, чтобы дать понять Аларику: он не сдвинется от него ни на шаг.
[indent]Он чувствует, как Аларик обрушивается на него не словом, не слезой, а всей тяжестью своего тела — словно не выдержал не то собственный хребет, не то воспоминание, которое, как кость, треснуло внутри от напряжения. Его голова падает на ключицу Римуса и он подхватывает его, почти машинально. Свободной рукой он крепко прижимает его к себе, целиком, насколько хватает сил, и зарывается пальцами в волосы на затылке, осторожно, почти медитативно — как будто прикосновение может перебить голос памяти. Как будто можно нащупать среди мягких светлых прядей что-то живое, настоящее, упрямое. Самого Аларика.
[indent]А внутри — только беспомощное «как»: как вытащить его оттуда, где он был? Как стереть из его глаз то, что в них больше не должно жить? Как забрать всё это на себя — на час, на день, навсегда? Он бы сказал что угодно, дал бы всё, что у него есть, только бы сделать его жизнь лучше; и ему становится страшно: что если он не сумеет подобрать нужных слов? Не окажет поддержку, которую так сильно хочет ему дать?
[indent]Он не замечает сразу, как сдвигается время вокруг и не знает, сколько они здесь стоят в тишине. Мимо них проходили единицы, но бежали мимо, словно осознавали, что оказались не в том месте, не в то время. Римус их не винил, а отчасти — благодарил. Только спустя время он ловит что-то в воздухе — шаги, гул голосов. Поток. Слишком громкий: уроки закончились.
[indent]Он поворачивает голову — в коридор вплетается шум студентов, кто-то смеётся, кто-то возмущённо спорит, — и всё это звучит неуместно. Римус оборачивается, чуть отстраняясь от Аларика, но не теряя физического контакта — его рука всё ещё у него на шее, а трость — по-прежнему в его другой ладони, что спустилась по спине.
[indent]— Пойдём, — шепчет он, — Перемена, — в надежде, что он поймёт, что Люпин бежит не от людей, а от их шума, он мягко, но уверенно берёт его за руку и ведёт в сторону одного из тех проходов, о которых никто особенно не вспоминал, пока не наталкивался случайно: за гобелен с оленем, налево от старой латунной урны.
[indent]Там, где когда-то он прятал шоколадки, а теперь можно спрятать то, что важнее любого секрета.
[indent]Там, в узкой нише между стен, отрезанной от школьной суеты, где запах камня и немного пыли, где слышен только ветер, ударяющийся в единственное окно, Римус перекладывает его трость на подоконник и снова притягивает его к себе, пытаясь передать всю свою теплоту и мягкость в аккуратных прикосновениях.
[indent]— Мне так жаль, Аларик, я... — говорит он тихо, почти не разжимая губ. — Если... если захочешь, ты можешь рассказать мне. Всё, что захочешь. Или ничего. Я просто... — его голос дрогнул, потому что в этих словах больше всего веса, — Я хочу быть тем, кому ты можешь довериться и с кем можешь поговорить, ладно? Я хочу помочь тебе.
[indent]Ему ведь даже и не спросить ничего, что возможно стоило бы после всех услышанных кусков их оборванных между только двумя друзьями фраз. Пока что не просит ни слова, ни объяснений — и всё же... в его голове складываются слишком простые уравнения. И прежде чем он успевает остановить себя, в памяти самопроизвольно всплывает заголовок из Утреннего Пророка полуторанедельной давности: «Фрагменты тела были обнаружены на значительном расстоянии друг от друга...»
[indent]Римус резко трясёт головой, будто можно вытолкнуть это прочь из мыслей. Руки на спине Аларика крепнет — с почти испуганной нежностью, будто он хочет удержать его не от падения, а от распада.
[indent]Или себя?
[indent]— Я здесь, хорошо? Столько, сколько тебе будет нужно.

Подпись автора

every now and then

── have you ever seen the lights? ──