Когда Ворон не вернулся на третий день, Юнона забеспокоилась. Она понимала, что с птицей ничего не могло случиться в пути, он был не настолько стар, чтобы умирать. Хотя Рой Маккензи так же был еще молод, и девушка теперь боялась, что на семью навели проклятие. Чего только не придумает уставший от частых семейных ссор и горя утраты разум юной волшебницы. На четвертый день девушка уже хотела бить тревогу, отсылать спасательную группу, если такие существуют, и искать Ворона, иначе, пропади он, Тара бы точно не полюбила сестру еще больше.
Но на пятый день приходит сова. Она стучится в окно Юноны и девушка, решив, что Сибрен ей все же ответил, не всматриваясь в имя отправителя, вскрывает конверт и читает написанное.
"Что? Алан?" - волшебница хмурится и удивляется одновременно, - "Но зачем он мне пишет? Три года прошло, Мерлин! Чего он добивается?"
Алан Джонатан Пиквери - чистокровный волшебник, чья семья все еще очень уважаема в волшебной Америке и имеет очень полезные для МАМС связи в МАКУСА. Как-то раз Рой Маккензи познакомил его со своей младшей дочерью в надежде, что они понравятся друг другу и Юна, наконец, перестанет заниматься ерундой и выйдет замуж. Но отец не стал давить на дочь, когда та чуть ли не в истерике повторяла, что никогда не свяжет свою судьбу с таким отвратительным хамом и убийцей (мужчина любил охоту больше жизни и кичился своими трофеями - чучелами убитых животных).
В своем письме Алан приносил соболезнования и сокрушался, что весть о кончине Роя дошла до него так нескоро, но Юна думала лишь о том, как он причмокивает после каждого второго слова. Нет, ну правда - каждого второго слова.
Так и не дочитав до конца, Маккензи скривила гримасу и кинула письмо в растопленный камин.
И все же через недели полторы ворон по кличке Ворон стучится в окно ее спальни. Девушка, дернувшись от неожиданного стука, бросает расческу на столик и бежит открывать окно, дабы впустить птицу. Ворон на удивление бодро перелетел в комнату и сел волшебнице на предплечье. Ни письма, ни даже маленькой записки у птицы с собой не было, что расстроило младшую Маккензи, хоть за время ожидания она уже практически смирилась. Сколько прошло времени с первого ее письма? Недели три?
- Ворон, ты, наверное, безумно устал? Тебя так долго не было! - воскликнула Юнона, - Давай я отнесу тебя наверх, где ты поешь и отдохнешь. Спасибо тебе за хорошую работу, милый мой, - с любовью добавила она и дернула рукой, на которой сидела птица, чтобы та перелетела ей на плечо.
"Видимо, пришло время выкинуть его из головы? Ну правда, что еще мне надо сделать?"
Но письмо все же приходит на следующее утро. Сова застает волшебницу за завтраком в столовой и под негодующие возгласы домовика Нэни вручает девушке письмо.
- Не сердись на нее, Нэни, лучше дай ей покушать и передохнуть, если она захочет, - говорит Юнона, а сама бежит наверх в свою спальню, чтобы поскорее прочесть письмо. Она бы могла в миг переместиться туда, вот только девушке сейчас хотелось пробежаться.
“Юна” было выведено на его обороте доселе незнакомым ей почерком. Раннее им не приходилось переписываться, а значит, почерк Сибрена она узнала только сейчас, и лишь это заставило ее сердце трепетать. Он написал ей, он дал ответ и это уже было счастьем.
Девушка села за стол, забрала волосы за уши и выдохнула. Она коснулась пальцами пергамента, разглядывая свое имя, написанное Его пером. Она перевернула письмо сургучной печатью вверх и провела по ней пальцами, изучая герб Его семьи. Юна не спешила ломать печать, наслаждаясь моментом. Ведь мало что может быть в том письме? Быть может, ван дер Рейден пишет о том, как зол и требует больше ему не писать? Как сжег предыдущее письмо? Как женат и имеет трех детей? “Что?” - удивилась девушка собственным мыслям и нахмурилась, - “Да не приведи Мерлин”, - ей не хочется знать, что она опоздала с извинениями. Так что, пока ей хочется верить, что это просто письмо от возлюбленного, где он пишет, как скучает и считает секунды до долгожданной встречи.
А ведь так и могло быть, не будь Юнона Брук такой дурой.
Волшебница находит в себе силы и, зажмурившись, ломает печать, раскрывает письмо и вновь открывает глаза, один за другим. Она встает с места и, меряя шагами комнату, пробегается по строкам, а потом еще раз, но уже медленнее. И ей бы стоило прыгать от счастья, узнав, что ее простили, вот только лицо ее становится мрачнее тучи, а на глаза наворачиваются слезы.
“Я знаю, что мы уже ничего не исправим и я не уверен, что нам нужно встречаться ещё раз”.
Юна, вмиг обессилив от прочитанного, падает на кровать. Это предложение перечеркнуло полученное прощение и первым желанием стало - умереть. Нет, девушка не сделала бы этого никогда, но неужели у вас никогда не было такого же?
И теперь слишком быстрое прощение Сибрена за ту ложь и причиненную обиду кажется девушке фальшивым. А если даже на мгновение представить, что ван дер Рейден искренне простил глупышку, то почему он говорит, что уже ничего не исправить и им не стоит встречаться? Да, он все же говорит, что встретится можно, но зачем тогда было писать, что не надо? Почему он просто не переписал этот момент, раз изменил свое решение? Юна десятки раз перечитывала и переписывала письмо, тем самым извела уйму свитков, а Сибрен, возможно, написал все с первого раза наотмашь? Или что он хотел этим сказать? Девушки привыкли искать подтекст и скрытый смысл во всем. Они находят его в жестах, интонации, построении предложений и даже пунктуации. Они наблюдают его везде, а особенно ярко видят его там, где его и не было.
Так и Маккензи. Она тут же прочла письмо Сибрена между строк, хотя стоило читать лишь строки. О, Юна, милая, наивная Юна! Она еще так юна, дабы знать, что мужчины прямолинейны, они живут в мире, где все желтое является исключительно желтым, а не лимонным, лаймовым, кукурузным, горчичным или, о боги, цвета шафран (и еще 130 тонов по палитре Пантона). Они не видят, как их называют женщины, сложно уловимых граней и оттенков, они не знают таких понятий, как намеки и скрытый смысл, о котором только что говорилось выше. Им недоступны полутона эмоций и множественные причины простых поступков. И это, скажу я вам, прекрасно. В этом их сила и залог крепкой нервной системы, в то время, как женщины рвут на себе волосы и льют слезы, пытаясь понять, что эти самые мужчины имели в виду, говоря, что хотят, допустим, спать. Так и Маккензи сейчас вцепилась в одну единственную фразу из письма мужчины, даже толком не сумев порадоваться, что ее все-таки простили.
Юнона вновь начинает плакать. Она роняет письмо на пол, перекатывается на кровати лицом в одеяло и начинает попросту реветь от невыносимой жалости, и в то же время, ненависти к самой себе. Волшебница отказалась от завтрака, попросила не входить и не появляться в ее спальне. Она так же не вышла на обед и лишь на ужин попросила Нэни принести ей горячего чаю, так как от количества пролитых слез мучила жажда и знобило. Девушка и сама не понимала, почему так много плачет. На что она вообще рассчитывала? Нет, ей нужно уже до завтра взять себя в руки, осушить слезы и продолжить жить дальше. Еще нужно бы что-то ответить на письмо, вот только желание писать пропало.
“Сама написала о встрече, а теперь получится, будто я отказываюсь”, - рассуждала Юнона ночью, пока пыталась заснуть, - “Но Сибрен же, в конечном итоге, написал, что не против. Значит, нужно попробовать. Ведь так? В любом случае, хуже уж точно не будет. Я на это, по крайней мере, надеюсь”.
[float=right]
[/float] Проснувшись ближе к полудню, что совершенно не свойственно для такой ранней пташки, Юнона, не успев протереть глаза, садится за письмо. Она решила не тянуть с ответом и пообещала себе вернуться в прежнее русло, а не проживать в тревожном ожидании нового письма. Ведь его может и не быть.
Взяв в руки перо, Маккензи на миг закрыла глаза и задумалась, собирая мысли в кучу, а после обмакнула кончик пера в чернило и коснулась чистого пергамента, выводя на нем слова.
4 декабря 2003
Здравствуй, Сибрен.
Спасибо за ответ и прости за второе письмо - я не знала, что ты в отъезде, и, получается, попусту тебя торопила. Надеюсь, твоя поездка была успешной.
Так же хочу от всего сердца поблагодарить тебя за прощение - оно греет мне душу и привносит спокойствие. Быть может, я тоже смогу себя когда-нибудь простить.
И не стоит извиняться за минувшее, ведь во всем виновата была именно я, да и в любом случае я тебя простила сразу, как только мы увиделись в Глазго. Вот только вела я себя там отвратительно.
Я верю, что ничего не могут исправить только мертвые, поэтому все же хочется попытаться. Не знаю, как долго пробуду в Шотландии, планировала после Рождества возвращаться в Штаты, но я буду ждать твоего письма, где бы не была.
P.S. Как же хочется, чтобы письма мы писали друг другу по другому поводу.
- Юнона
Она перечитала пару раз постскриптум и задумалась стоит ли его оставлять, не звучал ли оно как-то неправильно или двояко.
“Ну и пусть”, - сказала себе девушка, поджигая сургучную свечу.