Никто не просыпается с ощущением неизбежного. Не тогда, когда это необходимо; когда оно стоит на пороге, выжидая. Карауля нужный момент, чтобы свалиться сметающей всё на своём пути лавиной. Вы можете быть самым большим паникёром, вы можете выстраивать сюжеты конца света чуть ли не каждый день: готовиться, строить бункер, впитывать в себя знания из справочника по выживанию. Вы можете делать, что угодно. В конечном итоге, это не будет иметь никакого значения. Потому что когда неизбежное перешагнёт порог, когда конец света наконец покажет свою личину, вы придёте к единственной истине: вы не готовы.
Потому что никто не просыпается с ощущением неизбежного. Как никто и не знает, каким будет настоящий конец света. Неизбежное всегда начинается, как самый обычный день. И только к концу вы замираете в ужасе, понимая: нет, не обычный. Но уже слишком поздно.

Могло показаться, что они не ладили с Теодором, но это было большой ошибкой. Он любил своего брата, а тот любил Илая, в чём волшебник не сомневался. Однако как и положено братьям, мальчишки показывали это любыми способами, кроме общепринятых. Тео навязывался в компанию к Элайдже, и тот, следуя законам старшего в семье, сопел, закатывал глаза и всё же соглашался, пряча улыбку от переливающего за край счастья младшего брата. Илай отлынивал от домашних дел, скидывая всё на Теодора, и тот вопил, что это несправедливо, что он не станет, и всё же шёл мыть посуду, оставляя Грэма готовиться к экзаменам. Оказываясь наедине в отцовском пикапе, они включали радио и кричали песни, заливаясь смехом. Летом, не реже, чем раз в две недели они собирали пикник, прощались с родителями и уходили к озеру на полдня, прячась от родственников и друзей. Когда Теодор рассказывал ему о симпатичной девочке с курса, Элайджа отодвигал издевательства и насмешки в сторону, выслушивая мальчишку до конца. Когда Элайджа ссорился с отцом, Теодор приходил в их общую комнату с украденными из десертного шкафа сладостями. Они могли срываться друг на друге, но никогда бы не позволили сделать это посторонним.
И всё же их отношения не были идеальными. Они могли бы быть куда лучше. Элайджа мог бы быть куда лучше. Но никто не думает об этом здесь и сейчас. Поддаваясь привычному течению, никто не старается измениться, никто не останавливается, задумываясь: правильно ли я поступаю? Достаточно ли я ценю то, что у меня есть? Оценивают, подводя итог. А зачем подводить итог в том, что, как ошибочно кажется, всегда будет с тобой?

Говоря последние слова, никто не знает, что говорит их. Никто не знает где финальная сцена. Короткое мгновение, которое вы будете прокручивать в голове снова и снова. Подобно безумцу. Ища смысл, но не находя. Разбирая её на мельчайшие детали в надежде увидеть предупредительный знак, упущенный по собственной безалаберности. Находя его, обвиняя себя. Переигрывая всё заново, исправляя на свой лад, кидаясь со всеми важными словами. Потому что именно их вы должны были сказать. Потому что тогда бы всё было по-другому.
Но жизнь не предоставляет черновиков. В главе поставлена точка, и нет дополнительных страниц, чтобы дописать альтернативную концовку. Как бы сильно ни хотелось. Как бы отчаянно вы ни кричали в небо, что это несправедливо, нечестно, неправильно. Последние слова на то и последние. Никто о них не предупреждает. И они редко бывают тем, что мы от них ожидали.

Элайджа Грэм всегда запоминал детали. Неважные мелочи, которые остальные предпочитали опускать. Например, цвет ногтей Трэйси МакМиллан на Святочном балу. Узор пледа, в который девушка куталась на кухне зимой. Запачканный алыми пятнами край джинс, в которых Теодор выходил сегодня из дома. Он всегда считал это своим талантом. Единственным даром, которым юноша мог гордиться. И кто бы мог подумать, что когда-нибудь это станет настоящим проклятьем?
Большинство людей проживают травмы в тумане. Из чувства самосохранения опускают пугающие пассажи, оставаясь с сухими фактами. Чьей-то болезнью. Расставанием. Смертью. Элайджа же помнит каждую секунду. Попросите, и он нарисует детальное полотно, завесит всю картинную галерею кадрами из сознания. С интерактивными остановками на живое представление того, что не положишь на бумагу. Но вряд ли его затея поимеет успех.
Элайджа всегда думал, что сильнее разваливающихся на части героев в книгах, пытающихся вернуть к жизни криком. В пьяном бреду повторяющих, что всё будет в порядке, что никто не умрет, только бы дождаться помощи. Элайджа никогда бы не поверил, что способен согнуться пополам, цепляясь за края майки брата, что просидит так до тех пор, пока колдомедики не оттянут его силой, как обезумевшее животное. Рыдать истошно, взахлёб, едва позволяя лёгким выхватить порцию кислорода. Но то были только догадки. Наверняка Элайджа Грэм мог узнать, лишь пережив это. И он бы отдал всё, чтобы оставаться в неведении. Жаль, никто не предлагал обмена.

When did I become so numb?
When did I lose myself?
All the words that leave my tongue
Feel like they came from someone else
Элайджа так и не поднялся на второй этаж, проспав на диване. Никто не поднялся. Но об этом они предпочитали не говорить. Утром больница прислала сову с извещением, что тело было благополучно перемещено в маггловский морг. Никто из Грэмов не сомкнул глаз ночью, отправившись по указанному в письме адресу по первому зову. К извещению прилагалась подробная история несчастного случая, должна стать новой правдой. Которую они расскажут всем на похоронах. Которая будет отзываться в шепоте соседей еще долгие месяцы. Удачное стечение обстоятельств с утечкой газа в забегаловке, неподалёку от их коммуны. Никаких пострадавших. За исключением одного единственного. Элайджа бы зычно посмеялся, если бы не боролся с приступами тошноты большинство времени.
Дальше – лучше. По традиции жанра, следом за встречей с телом последовало осознание. Элайджа не стал заходить туда ещё раз, с каким бы отторжением ни смотрел на него отец. Ему не пришлось чувствовать, как под пальцами остывает детская кожа. Ему не пришлось переживать всё это в одиночестве, ощущая себя маленькой ничтожной песчинкой, раздавленной весом мира. Он не мог понять почему, но, сказать по правде, Элайдже было наплевать. Рыдания больше не трогали молодого человека. Чужой гнев тоже. И когда фигура Джеймса скрылась в неизвестном направлении, он не дернулся на его поиски, прогибаясь под мольбы Анны. Каждый справлялся по своему. Джеймс не справлялся никак – его проблемы. Задачей Илая было довезти мать до дома и заняться тем, чем остальные были не в состоянии заниматься. Обзванивать похоронные в шестнадцать лет – предел мечтаний любого подростка. Впрочем, он не злился. Рубильник эмоциональности всё ещё стоял в выключенном положении. Весьма удобно, когда у тебя уточняют размеры гроба и ваш бюджет.
Ближе к обеду бледный силуэт матери появился на кухне, молчаливо сев напротив Элайджи. И через десяток минут раздался звонок в дверь.
— Сиди, я открою, — наверное, в голове Анны она улыбалась. Или хотя бы пыталась улыбнуться, но лицо женщины не изменилось ни на йоту.
— У папы были ключи, — он говорит это скорее себе, добавляя уже для матери, — Кто бы это ни был, пусть катится к чертям. Пожалуйста, мам, — Грэм задерживает взгляд в глаза, — Не надо никого впускать, — последнее, к чему готов юноша, так это к аттракциону пересказов для любопытных сочувствующих. И получая короткий кивок, Илай откидывается на спинку стула. Проходит меньше минуты, как волшебник слышит ломающийся голос матери и громкие всхлипы. Раздражённый выдох. Рывком он поднимается с места, не обращая внимания на валящийся на пол стул. Неужели нельзя оставить их в покое?  Грэм начинает говорить, практически кричать, ещё из гостиной, — Прошу прощения, не могли бы вы зайти в друго... — но осекается. Уверенный шаг прерывается. Илай замирает, чувствуя, как не может ничего сказать. Он уставляется на стоящую в коридоре девушку, не двигаясь. Словно он не уверен в том, кто перед ним стоит. Словно они вовсе не знакомы. Однако затихшее сердце подаёт признаки жизни, резью под ребрами, и Элайджа меняется в лице.
— Здравствуй, Трэйси, — говорит он полушёпотом. Шаг навстречу. Он останавливается перед ней и коротко вздыхает, делая невнятное движение плечами. Он не знает, что сказать. А что тут скажешь? Газеты наверняка написали лучше, чем сделает это Илай, захлебнувшись слезами на полпути. И если честно, у него даже нет желания пытаться.

I'm paralyzed, where are my feelings?
i   n o    l o n g e r   f e e l   t h i n g s ,  i   k n o w   i   s h o u l d

Подпись автора

D I F F E R E N T   M I S S I O N ,  D I F F E R E N T   S C H O O L
i got only one rule

Он всегда чувствовал слишком остро. Свои неудачи, свои победы, эмоции бурлили в Элайдже Грэме, даже когда казалось, словно юношу совсем не трогала окружающая действительность. Мысли шумели, успокаиваясь лишь на короткие моменты передышки, чтобы ударить по вискам с новой силой. И он выбирал это осознанно. Лучше захлебываться чувствами, чем превратиться в пустой холодный сосуд, подающий признаки жизни редким морганием. Или так он считал раньше.
Наверное, у каждого есть своя десятка. Незримая окружающим линия, дальше которой не ступить. Больней не будет, но сердце, прекратив подчиняться законам больничных графиков и теориям физиологии, продолжало реагировать. Хуже и хуже с каждой новой секундой. Передавая эстафету лёгким, пульсируя мигренью по черепу. Словно для Элайджи Грэма не существовало десятибалльной шкалы, словно кто-то забыл поставить последнюю черту, превратив его чувства в растущий график экспоненты с лимитом в бесконечность. Казалось, ещё немного – ему только и останется, что сойти с ума. И в то же мгновение всё ушло на задний план.
Будто крепким ударом по рубильнику, Элайджа больше не чувствовал ничего. Легкие не сопротивлялись входящему в них кислороду. Не было предательских уколов между рёбрами. Он был тем самым пустым холодным сосудом, выполняющим команды сознания. Всяко лучше потерянной в пространстве Анны и качающегося между барными стойками Джэймса. По крайней мере, благодаря нему у его брата всё ещё состоятся похороны. Благодаря нему, этот дом отдалённо напоминал что-то, что не развалится от лёгкого порыва ветра. Только одного Элайджа не учёл, и стоявшая в дверях Трэйси МакМиллан рисковала снести последний фундамент, оставшийся у этой семьи.
Он не мог быть холодным с ней. Не мог смотреть ей в глаза и не чувствовать ничего. Даже если бы попытался, даже если бы хотел. Элайджа Грэм мог лепить свои эмоции во что угодно, но ровно до тех пор, пока рядом с ним не было рыжеволосой девочки из лодки.
— Газета? — вопрос, не требующий ответа. За последние сутки он даже не подумал о том, как скоро разлетится новость. Когда об этом напишут в газетах или напишут ли вообще. Он не думал о школьных друзьях брата, не думал о Майлзе и Айлин. Он не думал о Трэйси. Он не думал ни о ком, существуя из минуты в минуту в надежде добраться до конца суток, чтобы начать новые. Такие же бесконечно долгие сутки.
— Я знаю, знаю, — юноша шагает к ней навстречу и обнимает в ответ, стараясь игнорировать мгновенно очнувшееся сердце. Удар. Укол. Удар. Укол. Как будто во время взрыва в магазине один из осколков отлетел и засел прямо под диафрагмой, врезаясь в мягкую ткань на каждый скачок пульса. — Не говори глупостей, — она отстраняется, отстраняется и Элайджа, зеркаля движения девушки. Он хмурится, несколько раз моргает и опускает взгляд к сумке, протягивая к ней руку, — Как ты добралась? — под глубокий вдох Грэм освобождается от объятий, принимаясь вешать её вещи на крючки. Сначала сумку, затем кофту, ботинки. Подобно роботу, отчаянно старающемуся походить на живого человека, Элайджа воспроизводит действия из памяти. Суетится. Едва дёргает уголками губ вверх, и непривычно громко вздыхает.
— Спасибо, что приехала, — хоть и не стоило. Однако замечание тонет в чертогах разума. И дело здесь вовсе не в Элайдже и не в его желании огородить дом от посторонних. Пожалуй, если бы ему и дали выбирать с кем находиться сегодня, он бы всегда выбрал Трэйси. Он болезненного вида матери ему было тошно, от одной мысли о Джэймсе втройне. Они не понимали. Они делали только хуже. Они выворачивали всё наизнанку, меняли всех ролями. Элайджа был ребёнком, но почему-то чувствовал себя совершенно иначе.
— Ты замерзла? — шаг навстречу. Юноша сжимает ладони волшебницы в своих и бесконтрольно вздыхает, выдавая тут же гаснущую полуулыбку, — Замёрзла. С каких пор в августе такая погода, да? — это совсем не то, о чём он хочет сейчас поговорить, но альтернативы пугают куда больше бессмысленных фраз в воздух. — Хотя у меня тоже весь день руки ледяные, — отпуская МакМиллан, он вытягивает их вперёд, сжимая и разжимая несколько раз, — Гипотермия на нервной почве, – так бы сказала Анна Грэм, – пойдём, я сделаю нам чай, — кивая в сторону кухни, Элайджа дожидается Трэйси и делает медленный неуверенный шаг в заданном направлении.
Он делает это не намеренно: говорит первое, что приходит в голову. Волшебник не знает, просто-напросто не может по-другому, иначе вовсе не издаст ни звука. Если устроенная вечером сцена молчаливого взгляда в одну точку не беспокоила его в разрезе родителей, он не мог поступить так с Трэйси. Она понимала; ощущала его злость, испуг, отчаяние в той же мере – в этом Элайджа не сомневался. Кто бы что ни говорил, они существовали в одном мире, взрослели, складывали свои представления о нём вместе, и когда ужас войны звучал преувеличением для Анны и Джэймса, для них двоих он всё больше и больше походил на неизбежное будущее.
— Мам, хочешь чай? — смотря мимо женщины за кухонным столом, негромко обращается молодой человек. Боковым зрением он замечает неуверенный отрицательный моток и не собирается настаивать. Он не мог прекратить злиться на родителей, и чем дальше, тем ощутимей подкатывало раздражение к горлу. Почему мать выставляла напоказ то, что не должно было вырваться перед Трэйси? Почему не делала ни единого усилия, чтобы взять себя в руки и прекратить вести себя так, словно не Теодор погиб во время нападения? Он видел, как она то и дело выглядывала в окно, прислушивалась к шуму на улице, ожидая возвращения главного героя театральной постановки «кому здесь больней». Конечно, Джэймсу. В этой семье всё крутилось вокруг Джэймса Грэма, и когда страдали все, складывалось ощущение, что дозволено это было только ему.
— Чёрный? Зелёный? — лицо Элайджи неожиданно кривится, — Роза с нотками персика? — показывая коробочку девушке, он ждёт ответа и тянется к ложкам, чтобы закинуть сушёные листья в заварку. Он бы предпочёл, чтобы Трэйси села за стол и оставила кухню на его попечение, но сил сопротивляться не остаётся, и Элайджа смиренно ждёт, когда она вытащит заварник, подтягивает закипевший чайник и невольно сравнивает сценку с уроком зельеварения. Они часто делали задания вместе, когда от них требовалась групповая работа. Подруги Трэйси редко возражали против дополнительного гаранта хорошей оценки. Только нездоровый откажется оказаться вместе с МакМиллан – дочерью специалиста по травологии, – и ходячей энциклопедией с факультета орлов в одной команде.
Сейчас школьные воспоминания казались недосягаемо далёкими. Будто отголосками другой жизни, в которую уже не вернуться, как ни пытайся. А он бы всё отдал, лишь бы мотнуть стрелки часов назад. Туда, где всё было хорошо. Где самой большой трагедией оставалась ссора сколько ложек порошка из яиц огневицы складывать в зелье. Где Теодор Грэм был живым.
— Мам, не хочешь поспать? Иди, я разбужу тебя если он вернётся, — он подходит к женщине, аккуратно складывая ладонь на плечо. Она поднимает взгляд и собирается ответить «нет», но вдруг меняется в лице, кивая согласие. Нервный ком у горла возвращается в солнечное сплетение, и Элайджа грузно садится на стол, дожидаясь когда Трэйси сядет рядом, а Анна пропадёт из зоны досягаемости. Юноша молчит, отзываясь негромкой благодарностью на тёплую кружку, опущенную на стол. Подушечками пальцев он впивается в горячую чашку, нарочно не отрывая их, даже когда начинает печь. Короткий глоток. Чересчур громкий для воцарившейся тишины звон керамики о стол. Грэм отпускает емкость и тянется к руке МакМиллан, забирая её в свои ладони. Громкий вздох.
— Почему? — с усталостью, с неприкрытым отвращением шепчет молодой волшебник, — Это бессмысленное, бесполезное занятие, но всё, что я могу, это спрашивать себя: почему? Почему он? Почему вчера? Почему... всё это? — ещё один вздох, и Элайджа сгибается, аккуратно ложась лбом на свои руки и ладонь Трэйси. Ему требуется несколько глубоких вдохов, чтобы успокоить разогнавшийся сердечный ритм и не дать эмоциям пробиться наружу в виде слёз. Неспешно выпрямляясь юноша пододвигает стул вплотную к стулу волшебницы, перекидывает пойманную в плен руку себе через плечо и утыкается носом в её шею, закрывая глаза. Ему кажется, что он слышит тихие всхлипы, но они совсем не злят его, а лишь резонируют знакомым ощущением застрявшего в груди осколка. Однако вопреки логике прошедших суток, нутро успокаивается. Боль больше не походит на порывистый ветер, хлистающий по лицу, принимая вид прямой линии. Равномерной. Терпимой.

Подпись автора

D I F F E R E N T   M I S S I O N ,  D I F F E R E N T   S C H O O L
i got only one rule

– they say i'm emotional what I wanna save I’ll kill –
Лучше бы он оказался в том магазине. Если бы только у Элайджи была возможность поменять их местами, он не раздумывая бы принял судьбу мальчишки. Так было бы правильней, справедливей. Потому что в смерти Теодора Грэма не было ни заслуги, ни необходимости. Теодор не воевал с миром; он протягивал ему руку. В нём было больше от матери и почти ничего от отца. Он был светлым, добрым. Куда лучше, чем сам Элайджа. Не подумайте, он не считал себя плохим человеком. В мире были монстры пострашней неспокойной души Грэма. И всё же молодой волшебник слишком отчётливо видел дьявола в деталях своего отражения, чтобы не знать чья чаша весов завалилась бы, случись всё по верному сценарию.
Только механизм Вселенной так не работал. Ему не было дела до правосудия, до равновесия. С беспристрастной хаотичностью высшие силы решали кому жить, а кому умирать. Потому магический мир всё дальше погружался во мрак. Потому такие люди, как Теодор Грэм, становились жертвами чужой войны. Если бы мироздание хоть на мгновение упорядочило себя, ничего подобного бы не произошло.
Утыкаясь ей в шею, Элайджа прикрывает в глаза. Впервые за долгие часы усталость ложится тяжёлым грузом на плечи юноши, заставляя дыхание и пульс замедляться. Он наконец-то дома, укрытый от ломящейся в окна бури. И пускай, это всего лишь иллюзия, временная передышка, прежде чем ветер ударит с новой силой, – она ему жизненно необходима. Осторожно он прислушивается к ударам сердца Трэйси, к сбивчивым от слёз движениям грудной клетки. Якорем Трэйси МакМиллан прибивает суетящиеся мысли юноши к тому, что важно. К тому, что у него осталось. Ещё осталось. Потому что все они ходят по тонкому льду, и пробовать переубедить его теперь – бесполезная затея.
— Спасибо, — усилием Элайджа заставляет себя поднять голову раньше, чем отключится прямо у неё на плече, — Ты не представляешь, как много дня меня значит то, что ты приехала, — вздыхает юноша, слабо улыбаясь. Что бы он ни думал, как бы ни волновался за то, что могла увидеть и услышать Трэйси, она внушала ему безопасность. И Грэм не позволил бы никаким страхам этого обесценить.
Он всегда чувствовал себя одиноким в собственном доме, но в свете вчерашнего дня ощущение брошенности достигло своей вершины. Он не потерял родителей, не потерял тех редких друзей, пытавшихся достучаться до Грэмов, стоило новости разлететься по району. Однако не имея возможности рассказать всё как есть, дать понять всё до мельчайших деталей, Илай был словно потерянный в чужой стране турист. Без единого инструмента, который бы позволил другим его понять. Ни Анна, ни друзья, ни даже Джэймс не были виноваты в своей ограниченности. Никто не был. Но приказать сердцу чувствовать иначе молодой волшебник не мог.
— Пойдём наверх? — насильно распрямляя плечи, юноша поднимается с места и берёт чашку в ладони, — Я постелю кровать в нашей комнате, на случай, если ты захочешь отдохнуть, — с пораженческой усталостью Элайджа дёргает бровями, понимая, что зеркалит своё состояние на девушку, — И ещё на случай, если я опять попытаюсь уснуть у тебя на плече, — но эта была не единственная причина, по которой он не хотел находиться на кухне. Грэм не имел ни малейшего понятия о том, когда вернётся отец, и если быть предельно честным, не горел желанием узнать. Без него стены дома были пригодны для существования. С ним? Припоминая яркие кадры из детства, прочно отпечатавшиеся в голове молодого человека, Илай склонялся к твёрдо отрицательному ответу. Будет лучше, если не они встретят заплутавшую главу семейства. Будет лучше, если она вообще не явит себя, но на столь щедрый подарок судьбы парень не надеялся.
Элайджа ступает на лестницу, нарочно волоча ноги. Глубоким вдохом он проталкивает тугой ком в горле и бросает короткий взгляд в сторону их общей с Теодором комнаты. Точнее, уже не общей. Он замечает маленький просвет между дверью и стеной и аккуратно захлопывает её поплотней, проходя мимо. Юноша совсем не готов заглянуть в помещение, сохранившее в себе дух ускользающих прошлых дней. Не уверен, что вообще когда-нибудь будет готов.
— Я собирался зайти в церковь чуть позже вечером. Попросить ребят из хора что-нибудь сыграть на процессии, — его движения выглядят отработанными до автоматизма. Открыть ящик, достать бельё, уронить его на матрас. Без единого лишнего шага. — Я бы и сам что-нибудь сыграл, но, — последовательное перемещение по комнате неожиданно прерывается, как если бы часовой механизм дал сбой. Грэм застывает посреди спальни, чувствуя, как легкие спирает, а голова принимается кружиться. Всё это кажется ненастоящим. Словно театральная постановка, в которой ему дали главную роль. Но сцены можно сбежать. В конце занавес опускается, и под аплодисменты всё возвращается на свои места. В его случае спектаклю суждено затянуться на целую жизнь, и от одной этой мысли он замечает, как начинает задыхаться, — Я не знаю, — наконец выдавливает из себя Грэм, выпроваживая свои мысли, как наваждение, резким поворотом головы, — Можем сходить вместе, если хочешь, — и в момент, когда юноша тянется к наволочке для одеяла, дверь внизу громко хлопает.
Он знает, что ошибается, но наивно Элайджа надеется, что Анна решила прогуляться на свежем воздухе. Или что кто-нибудь из соседей поссорился с правилами приличия на почве шока и ворвался без приглашения. Однако стоит мысли как следует отпечататься в сознании, знакомый голос крадёт у стен драгоценную тишину.
— Анна, где ключи от машины?
Как выдрессированный зверёк Илай мгновенно напрягается, подаваясь вперёд. Голос повторяет вопрос второй раз, и юноша делает несколько шагов навстречу звуку, стараясь создавать как можно меньше шума. Снизу доносится невнятный грохот, громкий хлопок двери и скрипение половиц с противоположной стороны. Вопрос повторяется снова, но вместо молчания Грэм отчётливо слышит уставшие интонации матери и рывком поворачивается к МакМиллан:
— Не спускайся вниз и не выходи из комнаты. Я серьёзно, — он смотрит ей прямо в глаза, ни на секунду не смягчая приказной холод в тоне. Торопясь Элайджа закрывает дверь спальни за собой и сбегает вниз по лестнице туда, где, кажется, его уже ждут. Его внимание выцепляет запястье матери, крепко сжатое рукой отца.
— Куда ты просрал мои ключи от машины?
— Я положил их на кухне, — спускаясь с последней ступени, он подходит к мужчине вплотную и проходит мимо, следуя озвученному направлению. Ему требуется вся его выдержка, чтобы не произнести ни единого комментария в адрес увиденного. К счастью, не зря. За спиной Элайджа слышит раздражённую речь, сетующую на то, что можно было сказать это с самого начала,  — Мам, я не смог найти постельное бельё наверху, не посмотришь? — настойчивым взглядом он оборачивается на женщину и продолжает идти лишь тогда, когда она ступает наверх.
— Чем диван тебе не подходит?
Элайджа не произносит ни слова. Молча, волшебник останавливается посреди кухни, скрещивает руки на груди и разворачивается лицом к мужчине.
— Ты не получишь никаких ключей.
— Что ты сейчас сказал?
— Ты слышал. Злись, ори, топай ногами – делай, что хочешь. Я тебе их не дам. Не хватало, чтобы ты ещё раздолбал пикап, — бессознательно Элайджа задирает подбородок, напрягая челюсть. Он пытается врасти в землю, выпрямиться, чтобы хоть немного поравняться ростом с отцом. Но на фоне Джэймса Элайджа выглядит совсем мальчишкой.
— Ты забыл с кем разговариваешь? — о, он не забывал. И потому, когда твердая хватка стискивает его воротник, и в следующую секунду спина Грэма встречается с холодильником, сбивая пару магнитов на пол, парень почти не пугается, — Ты совсем страх потерял? Немедленно отдал мне ключи!
— А то что? Отправишь меня следом за Тео? — он знает, что говорит это зря, и всё же цедит сквозь зубы, поддаваясь приступу злости. Джеймс дёргает его навстречу, а затем вновь от себя, только на этот раз встречает сопротивление в виде толчка. Элайджа прекрасно понимает – это он тоже зря. Но чувство самосохранения не даёт ни единого признака жизни.
— Да как ты смеешь! — слова Джеймса теряются в невнятных попытках то ли снести Элайдже голову, то ли вытрясти из него оставшиеся силы. И впервые Грэм не принимает удары, защищаясь, а кидается на отца в ответ. Он поддаётся инстинкту, переставая контролировать траекторию их движений. Эхом до него долетает звук падающего стула, летящего на пол чайника и разливающейся по кафелю воды. Он чувствует скользкую поверхность под ногой, удерживает равновесие, и всё равно летит вниз под весом поскользнувшегося мужчины. Чудом Грэм умудряется вырваться, спотыкаясь бежит к столешнице и хватает волшебную палочку, оставленную там ещё утром.
— Не приближайся ко мне, — он шипит, как загнанный в угол котёнок. Потому что ему страшно. Куда страшней, чем если бы перед ним оказался тёмный волшебник. Хотя, кто знает, Элайджа Грэм чувствует себя последним трусом, направляя свою последнюю линию защиты на Джэймса.
— Ты – кусок дерьма, — на миг кажется, словно мужчину неспособна напугать даже магия, однако делая шаг навстречу, он внезапно пятится назад.
— Весь в папочку, — его голос ломается, выдавая детский ужас. Но внимание Джэймса пропускает детали. Отец продолжает сыпать проклятиями, отскакивающими от сознания юноши. Финальным выплеском ярости мужчина сметает рукой всё, что было на столе, и шатается в гостиную. Сверху доносятся шаги матери, начинающей причитать. Какая разница куда он собирается? Зачем его останавливать? Грэм дёргается в коридор, но хлопок двери вовремя останавливает волшебника. Джэймс вываливается с крыльца со словами, что неблагодарная семья выжила его из собственного дома. Очень жаль. Ему даже не стыдно.
Постепенно взгляд парня ловит фокус, замечая погром, устроенный на кухне. Машинально он тянется к своему лицу, встречается с резкой болью в губе и тут же дергает пальцы прочь.
— Боже мой, Илай, — ужас в обращении Анны возвращает его в реальность. Женщина смотрит на него с несколько секунд, а затем спешным шагом идёт к шкафу с аптечкой, не произнося ни звука. Осторожно Грэм встаёт рядом с ней, наблюдая за тем, как мать вытаскивает бинты, открывает емкости и звучно вздыхает.
— Зачем ты его провоцировал, Илай? Где мы его теперь искать будем?
— Я его провоцировал? — он не ожидает от себя скачка в голосе. И даже не успевает уловить когда слова женщины дают дополнительную искру едва утихшему пламени, — Если его провоцирует факт моего существования – ничем не могу помочь. Как жаль, что ушёл! А то без него сразу так тихо и спокойно в доме, даже странно! Никто не пытается назвать тебя куском дерьма за то, что ты не дал ему сдохнуть в канаве! Как же дерьмово, действительно. Надо было вручить ему ключи, сэкономили бы на похоронах. Двое за раз, — парень начинает задыхаться, открывает рот и закрывает, стоит матери рявкнуть в ответ.
— Элайджа, прекрати кричать!
— Я сам, — он выхватывает ватку из рук Анны и уверенным шагом разворачивается прочь. Он не понимает откуда в нём столько гнева, пугается самого себя, но не может успокоиться. Элайджа поднимает глаза, чтобы не влететь во что-нибудь лбом, и цепенеет на месте. Достаточно влететь взглядом в лицо Трэйси МакМиллан, и бурлящий внутри котёл замолкает. Он стоит неподвижно несколько секунд, забывая, как моргать, а затем резко срывается с места в сторону второго этажа, — Извини, — совсем тихо произносит юноша, огибая её. Злость сменяется искренним ужасом, что ей пришлось слышать и, возможно, видеть часть произошедшего. Настоящее лицо приветливой семьи Грэмов. Его семьи. И если Трэйси МакМиллан выйдет следом за Джэймсом, что ж, так тому и быть. Только он не готов закрывать за ней дверь.

Подпись автора

D I F F E R E N T   M I S S I O N ,  D I F F E R E N T   S C H O O L
i got only one rule

Элайджа бежит на второй этаж, едва разбирая очертания лестницы в приглушённом полумраке, чудом не спотыкаясь о собственные ноги. Голова командует – в ванную, но становящееся ватным от каждого последующего движения тело, заставляет повернуть на тонкую полоску света, пробившуюся из прикрытой двери в спальню. Кровать протестующе скрипит под весом Грэма. Сквозь боль он прижимает ватку к губе, раздражённо шипя от колющего отклика.
Это был не первый раз, когда Джеймс поднимал руку на сына, тем не менее назвать это привычной обыденностью не повернулся бы язык. Обычно, доставалось не так сильно. Впрочем, обычно Элайджа стискивал зубы, не издавая ни единого звука, способного поджечь и без того полыхающий костёр. Забивался в угол и ждал, когда шторм утихнет. Помогало не закончить с разбитой губой, знаете ли.
Но сейчас ссадины – последнее, что его беспокоит.
Напрягаясь, Элайджа вслушивается в звенящую тишину дома, сменяющуюся пронзительной мелодией деревянных половиц. На мгновение он представляет, что это Анна – неожиданно взбунтовавшаяся и решившая побороться с упертостью обиженного подростка. Увы, Илай слишком хорошо знает свою мать и слишком хорошо знает Трэйси МакМиллан, чтобы поверить, что одна не станет его слушать, а другая так и останется стоять посреди гостиной.
Хлопок дверью вынуждает поднять глаза на источник звука. Элайджа прячет взгляд, стоит ему убедиться, что внутри нет посторонних, и на мгновение позволяет себе облегчённо выдохнуть. Она не сбежала. Она всё ещё здесь. Однако секундный просвет в беспроглядном мраке последних суток гаснет так же быстро, как и появляется. Лучше бы сбежала. Лучше бы Трэйси МакМиллан забыла эту семью, как страшный сон, наконец открыв глаза на то, кем являлся мальчишка из лодки. Не зря ведь говорят: яблоко от яблони. И пускай Элайджа не кидается на людей с кулаками, едва держась на ногах, отцовского в нём куда больше. Иначе откуда вся эта злость?
Она задаёт вопрос, на который Грэм коротко кивает. Юноша плохо представляет, что именно Трэйси может сделать с его лицом – можно ли вообще что-либо с ним сделать? – и потому молчаливо тупит взгляд в пол, чуть вздрагивая, когда кровать проминается рядом.
— Нет, — он качает головой, пытается посмотреть на МакМиллан, и тут же бросает затею. Ему стыдно; наверное, стыд – ёмкое обобщение той палитры эмоций от обиды до отчания, кипящей в груди Элайджи Грэма. И пускай здравый смысл твердит, что в поступках Джеймса нет его вины, колющая иглами неловкость даёт о себе знать вдоль позвоночника к кончикам пальцев.
Порой Элайджа забывал о багаже своего происхождения. Невесёлые параграфы биографии сливались с фоновым шумом рядом с Трэйси, и даже презрительно закаченные глаза чистокровной «аристократии» больше не находили красочных откликов в сердце волшебника. Но потом он вспоминал: о своём магическом статусе, о пропасти социальных различий, а теперь ещё и о клейме «неблагополучной семьи». И всё, что приходило на ум, – это грязь. Намертво прилипшая грязь, которую не спрятать ни выглаженными костюмами, ни правдоподобной игрой в мальчика со светлой головой. Пачкающая и оставляющая след на всём, что касалось юноши. На его характере, на его будущем... на Трэйси МакМиллан.
— Тебе незачем оправдываться, — находя в себе силы посмотреть на девушку, аккуратно шепчет Элайджа. Её испуганное лицо делает Трэйси по-особенному беззащитной, и Грэм не уверен, что ему нравится то, что он видит. Она смотрит так, словно он хрустальный, словно пережитое должно было сотрясти его под основание, когда... ничего не случилось. Выбивающаяся из розового мирка волшебницы картинка – то, чему Илай давно не удивлялся. Так его отец справлялся со стрессом: выбивал дурь из своих близких, пока не возненавидит себя в достаточной мере, чтобы заполнить хоть чем-то свербящую дыру в груди. А ведь Джеймс был не худшим экземпляром. Смотря на семью Грэмов, некоторые приятели Илая сказали бы, что парню повезло. И он вовсе не винил Трэйси в наивном ужасе перед оборотной стороной улыбчивого семейства – не посмел бы, – однако её реакция была прямым доказательством, чертовым бельмом на глазу, кричащем о противоположной полярности их судеб.
И какие только демоны танцевали в голове волшебницы, что она до сих пор сидела рядом?
— Хорошо, что не спустилась пораньше, — всё также негромко бормочет Грэм, — Это явно не то, что стоит увидеть... Даже один раз, — по привычке юноша дергает бровями вверх и мгновенно морщится от спазма в виске, — Боюсь представить, что у меня на лице. Нельзя было подождать, когда похороны пройдут, — нервный смешок. Он понимает, что говорит об этом слишком спокойно, что шутки о синяках явно не входят в спектр чувства юмора МакМиллан, но по-другому не может. Легче сделать вид, что ничего страшного не произошло. Дедраматизировать – как говорят в умных книжках по психологии, которые Грэм намеренно откладывал на верхнюю полку домашней библиотеки. Правда, сделать это рядом с Трэйси МакМиллан не так просто. Она – живое воплощение всего хорошего, всего, что ему недоступно, и оттого банальная сценка из повседневности обрастает карикатурными оттенками, от которых хочется хвататься за сердце и громко охать.
Печальный мальчик и счастливая девочка. Магглорождённый и чистокровная. Или лучше сказать «грязнокровка»? В его случае подобная терминология вполне заслужена, потому что Трэйси МакМиллан оставалась последним напоминанием о светлом и чистом в жизни Грэма. Теодор лежал в холоде районного морга, смиренно ожидая часа, когда окажется в земле. Хогвартс остался далеко за плечами, напоминая скорее продукт фантазии, чем реальное место. И даже непрошеная магия грозилась быть вырванной из рук несогласными с волей случая.
Элайджа останавливает её за запястье, отнимая руку Трэйси от губы, и уставляется в глаза волшебницы. Растеряно юноша бегает взглядом по лицу МакМиллан, никак не находя слова. Он хочет отправить её прочь, запретить прикасаться к себе в истерическом желании отгородить от следующих за ним по пятам штормовых туч и в то же время не хочет. Эгоистично Элайджа тянется к теплу, словно замерзший зверёк. Он хмурится, тихо вздыхает и прижимает её пальцы к своим губам, прикрывая глаза.
— Мне очень жаль, Трэйс, — поворачиваясь к МакМиллан, волшебник встречает её усталой улыбкой, — Хотел бы я, чтобы ты никогда этого не видела и не слышала, — неожиданная эмоция являет себя в виде скачка в голосе и волны подступивших к горлу слёз, которые Грэм прогоняет резким движением головы. Не зная, куда себя деть, юноша дергается к ней навстречу и неуклюже утыкается в теплую шею.
На короткое мгновение он вновь теряет фокус с гремящих в голове мыслей и позволяет себе представить, словно они – отражение друг друга. Два испуганных подростка, на чьи плечи выпала слишком тяжелая ноша. И ничего больше.

fools,
         s a i d   I ,  y o u   d o   n o t   k n o w
s i l e n c e   l i k e   a   c a n c e r   g r o w s
Джеймс не появлялся дома до самих похорон. Когда же это случилось, не было длинных разговоров, примирительных рукопожатий или чистосердечных извинений. Не было... ничего. Он вернулся, и это значило – буря миновала. Всё могло встать на свои места, и пускай со смертью Теодора понятие «как всегда» было засыпано землёй вместе с мальчишкой, от хмурого отцовского лица становилось на йоту спокойней. Элайджа злился. Сказать по правде, юноша не был уверен, что сможет ли когда-нибудь простить родителя, но точно знал: он предпочтёт ненавидеть его живым, чем извинить мёртвым.
Время продолжало лететь мимо юноши, и даже присутствие Трэйси не помогало отслеживать начало суток и падение ночи. Вдвоём они шли сквозь бесконечно тянущиеся минуты, приближая день, когда убийство Теодора станет всеобщей реальностью. И стоило часу икс миновать, не осталось ничего, кроме пустоты.
Ему больше не нужно было названивать группе, бегать в церковь, разговаривать со служащими кладбища. Всё, что осталось от Теодора Грэма, – это неубранная комната и свежевскопанная яма в двадцати минутах езды от дома. Элайджа больше не мог прятаться от мира в суетливой занятости, оттягивать момент, когда придётся дать ответ на звучавший задним планом вопрос: «Что теперь?»
Откидываясь на спинку деревянной лавочки, волшебник глубоко вдыхает тёплый летний воздух и оглядывает разбегающуюся по машинам толпу, пока не останавливает свой взгляд на рыжей копне волос Трэйси МакМиллан. Расстроенная она тоже красивая. Никакие слёзы и усталость не способны испортить девушку, и от этой картины свинцовая тяжесть в лёгких ощущается по-особенному остро. С тех пор, как она приехала, прошло несколько дней, и от мысли, что очень скоро им придётся проститься Элайджа чувствовал себя оторванней, чем если бы Трэйси осталась в Шотландии. Он старался не думать об этом до сих пор. Как будто оставлял голове путь к отступлению, на случай, если сделанный ещё в первую бессонную ночь выбор окажется секундным помутнением. Теперь же, когда его разум был чист от лишнего шума, не было ничего проще и очевидней – Элайджа Грэм не принадлежал миру волшебницы. Этот мир не хотел его. И если раньше юноша был готов бороться за своё место среди незнакомцев, сейчас он не видел в этом никакого смысла.
Зачем? Чтобы разжечь ещё больше ненависти? Чтобы невинные дети продолжали умирать из-за бестолковой случайности в виде его магических сил? А может, чтобы Трэйси МакМиллан вошла в список жертв агрессии? Он мог обманываться сколько угодно, увы, правды бы это не поменяло. Элайджа нёс на себе груз, от которого не избавиться. И тянул на дно всех, кто держался за него чересчур крепко.
— Ты говорила со своими родителями? — он начинает издалека, смотря мимо девушки, — Школа скоро начнётся, они наверняка волнуются о том, как ты доберешься, — шмыгая носом, Элайджа шаркает носком ботинка в землю и прокашливается, — Если захочешь, можешь дождаться Хогвартс-Экспресса. Если, конечно, тебе не страшно жить в нашем доме теперь, — Илай неуклюже ерзает на месте, а затем наконец смотрит на волшебницу, коротко улыбаясь. В глубине души он надеется, что Трэйси просто-напросто пропустит всё мимо ушей и не станет копать в суть. Или придумает ему оправдание на временное отсутствие в школе и осознает всё лишь когда будет далеко за пределами пригорода Лондона. Элайдже всегда с трудом давались признания вслух. Наверное, потому что будучи произнесёнными, они обретали реальную оболочку. Будучи произнесёнными, они чертили отметку до и после. И юноша совсем не хотел знать, что скрывало покрытое тайной «после».

Подпись автора

D I F F E R E N T   M I S S I O N ,  D I F F E R E N T   S C H O O L
i got only one rule

Элайджа Грэм не был мечтателем. Он не витал в облаках, не жил грёзами о невозможном. Элайджа предпочитал несбыточным фантазиям неприглядную реальность, зачастую чёрствую и холодную, и очень-очень редко – едва ли не раз в голубую луну – удивительную. Он бы не прочь нацепить поверх глаз розовую плёнку и видеть всё в малиновых оттенках, но воспитание юноши заботливо погубило все зачатки идеалиста в юном волшебнике. Он смотрел на мир и видел серый пейзаж с редкими вкраплениями огненных вспышек; и даже они начали меркнуть, превратившись в размытое сияние воспоминаний, утекающих сквозь пальцы.
Такие люди как Элайджа были нужны в той же мере, как и упомянутые мечтатели, оставляющие оскомину на языке своими вдохновенными тирадами о том, как хорошие одерживали победу, а плохие получали по заслугам. Потому что при всём уважении к заполненным до краёв стаканам, всё вокруг громко намекало: миру не бывать. Как не бывать справедливости, воздаянию по свершённым преступлениям и покою в душе Элайджи Грэма. Только не теперь.
И всё же на короткое мгновение, юноша позволил себе представить идеальный мир. Мир, где среди хаоса и ненависти, двое влюблённых подростков стояли, огородившись от всего глухой стеной уверенности друг в друге. Мир, где несмотря на общественное порицание, несмотря на родителей, обстоятельства, всё, они выстаивали под каменным шквалом, не на миг ни прогнувшись. В идеальной Вселенной, их чувств было бы достаточно. В ней ничья смерть, никакая война не могла бы пошатнуть веру в единственную константу: в них.
Но чем больше Элайджа думал об этом несуществующем месте, тем сильней убеждался: иногда желания недостаточно, каким бы сильным и отчаянным оно ни было. Иногда мир выигрывал, раздавливая влюблённых глупцов, как беззащитных муравьев. Без сочувствия и раскаяния. Нет, Элайджа никогда бы не позволил себе стоять под трещащей над их с Трэйси с головами крышей, слепо полагаясь на банальное везение.
— Трэйси, — на выдохе он зовёт её по имени так, словно взывает к здравому смыслу волшебницы; просит её содрать наконец вуаль, мешающуюся разглядеть детали, и внимательно посмотреть вокруг, увидеть то, что видит он, понять так, как понимает он. Он обращается к ней так, словно прозвучавший вопрос – самое нелогичное, что ему приходилось слышать. Но стоит заглянуть МакМиллан в глаза, и Элайджа знает: она не поймёт. Никогда не поймёт, даже если он разобьётся перед ней в лепёшку, отчаянно пытаясь нарисовать уродливую картинку жизни, на которую Грэм пялился вот уже семнадцатый год. Они всегда были словно две стороны одной медали, и если когда-то их различия притянули двух волшебников, теперь Грэму начинало казаться будто эти же различия и станут камнем преткновения, способным разбить хрупкую лодку из детских воспоминаний.
— Позволь мне объяснить, — тем не менее, он не теряет надежды. Разжевать, успокоить, каким-то чудом донести до Трэйси МакМиллан простую истину: никто не виноват. Ничего не исправить. Нет смысла сопротивляться – будет хуже и больней, — Посмотри вокруг, — отрываясь от лица волшебницы, он окидывает пустеющее поле пустым взглядом и разочарованно качает головой собственным мыслям, — Они не имеют ни малейшего понятия о том, что произошло. Для них Теодор – жертва несчастного случая. Они вернутся домой, поскорбят и без страха лягут в постели, потому что для них мир всё ещё безопасное место, — с презрением Элайджа морщит нос и громко выдыхает, — Блаженны несведущие, — коротким смешком он ставит жирную точку в бесполезном выбросе сознания. Это совсем не то, что он хочет донести до МакМиллан, но уставший разум отказывается говорить по делу, выливая на девушку всё, что выбивается из мысленного потока.
— И вот мы, казалось бы, всё знающие, всё понимающие. Только какой от этого толк? Всю свою жизнь я брыкаюсь, борюсь, чтобы оставаться по эту сторону. Пытаюсь выслужиться перед теми, кто якобы, по праву видит мир полной картиной. Зачем? Какую радость мне принесло это знание? Что в нём такого замечательного, что я никак не успокоюсь? — перед глазами Элайджи встают лица однокурсников, полный ненависти взгляд Долорес Амбридж и гримаса омерзения чистокровных родителей, скрытая натянутой улыбкой – сценка на вокзале Кингс Кросса, повторяющаяся из года в год. Как озарение яркие обрывки памяти сваливаются на него один за другим, всё прочней укрепляя уверенность в собственных словах. Он и без того слишком долго подыгрывал Трэйси в затянувшем с головой спектакле «всё будет хорошо». Жаль, правда, потребовалось так много времени, чтобы осознать свою ошибку: стоило бежать прочь, лишь завидев профессора МакГоннагал на пороге шесть лет назад. Но разве мог он, – уронивший от восторга челюсть мальчишка, – знать какую цену с него спросят за на короткий миг удивительную реальность?
— Трэйси, я устал, — прикрывая глаза, грузно произносит волшебник, — Устал бороться с мельницами. Устал доказывать, что я принадлежу твоему миру, — он проводит эту черту не случайно, настойчиво толкая от себя всё то, что принесло боль и разочарование, — А я ведь даже не просил этого! Господи, какой же это, — череда ледяных мурашек пробирается по шее волшебника, и от подступившего к горлу раздражения Элайджа подскакивает со скамьи, принимаясь широко жестикулировать, — Какой же это идиотизм! Я никогда не просил не о какой магии, но послушать больных фанатиков, и я буквально выкрал её перед носом их детей, пока те спали. И Теодор выкрал! И где он теперь? — с каждым выпаленным словом Элайджа чувствует, как пелена злости накрывает его с головой, перекрывая доступ к кислороду. Все обиды, все драки за брошенное в спину «грязнокровка» собираются в один пугающий размерами ком гнева, готовый раздавить любого, кто попробует утихомирить разбушевавшегося юношу. — Подумать только! Люди готовы биться на смерть, убивать, лишь бы их драгоценная магия никому не досталась. Поражающий воображение парадокс: ты не о чём не просишь, но за то, что тебе дали, окажешься в земле, — с губ Грэма слетает ядовитый смешок. Волшебник отворачивается в сторону, не готовый увидеть лицо МакМиллан, когда он закончит говорить, — А ведь я был готов защищать её, словно она, действительно, того стоит, — ему больше не нужна никакая магия, не нужен пропуск в удивительный мир. Сказать по правде, Элайдже, кажется, больше ничего не нужно, и всё видится ему бессмысленным и бесполезным.

the devil's right there, right there in the details
and you don't wanna hurt yourself, hurt yourself
by looking too closely

Набираясь храбрости Элайджа поворачивается к девушке, встречаясь с тем-самым-лицом, с которым хотел видеться меньше всего. На короткий миг рефлекс срабатывает, и Элайджа порывается отказаться от произнесённых слов, свалиться на скамью и разрыдаться в извинениях за бред, вызванный недосыпом и пошатнувшим его рассудок потрясением. Он видит, что делает ей больно; и сколько бы в нём ни было злости, он вовсе не думал обрушивать её на неповинную Трэйси.
Однако порыв растворяется в ушедшем мгновении, и на смену приходит выбитое в эмоциях непонимание. Почему она не может услышать? Почему смотрит на него так, будто волшебник сошёл с ума? Почему хоть на одну секунду не попробует встать на его место, не судя всё с высоты чистокровной наследницы, страдающей из-за своего упрямства? Всё верно, ровно как и он, Трэйси МакМиллан упиралась рогами за проигрышную причину, ненароком навлекая на себя беду. Но если Элайджа видел мир без фильтров и спохватился, пускай, не вовремя, но хоть когда-то, то осознать свою неправоту девушке не позволяла проклятая розовая ширма, которой та отгораживалась от всего, что не вписывалось в счастливый сюжет жизни Трэйси.
Он смотрит на неё в упор и понимает: нет иного способа закончить этот разговор. Сколько ни старайся, нет магического решения свалившимся на их плечи обстоятельствам. И ему не остаётся ничего, как вбить последний гвоздь в самодельное ограждение, должное стать осязаемой границей между тем, кем он хотел бы являться, и тем, кем он был на самом деле. Даже если это означало, что Трэйси МакМиллан останется на противоположной от него стороне.
— Я не еду в школу, Трэйси. Пора бы признать, мне нет места в твоём мире, — Элайджа разводит руками, делая невнятное движение плечом, — Но дело даже не в этом. Я больше не хочу быть его частью и не хочу ввязываться в чужие битвы, хватит с меня того, что уже случилось, — осознай он это с самого начала, и многого можно было бы избежать. Он бы забыл Хогвартс, как диковинный сон, которому суждено раствориться с лучами утреннего света, но сохранил бы жизнь брату и не тронул бы защищённую – если бы не он, – от бед судьбу Трэйси МакМиллан. Всё было бы намного проще и безболезненней, перестань Элайджа сопротивляться неизбежному до того, как станет слишком поздно.
— Мне очень жаль, — и это искренняя правда. Ему бесконечно жаль.

Подпись автора

D I F F E R E N T   M I S S I O N ,  D I F F E R E N T   S C H O O L
i got only one rule

Он не ошибается – Трэйси слушает, не слыша. Чем сильней девушка сводит брови, открывает рот в попытке перебить, тем упорней Элайджа идёт напролом, сопротивляясь. Ему даже не больно; и кто знает винить ли сдавшийся реагировать на действительность организм или всё дело в том, что ничего другого Илай не ждал. С чего бы ей понимать, если Элайджа и сам не знал за какую жизнь боролся, отдирая от себя магию, словно поселившегося на теле паразита? Пускай, он звучал громко и уверенно, пускай, проклинал всё, чем жил, чем взрослел, спросите его ради чего, – Грэм не смог бы связать и двух слов.
Был ли у него план? Яркая картинка неожиданно прекрасной жизни без волшебства, Хогвартса и всего, что было ему так дорого? Ни единой. Однако мрак неопределенности пугал юношу куда меньше, чем то, от чего Элайджа отрекался. Да, он отказывался от счастливых моментов, которым не повториться на другом берегу реальности, но вместе с ними он отводил от себя весь ужас и войну, шедшие в ногу с тем хорошим, что подарила ему магия.
Он не дёргается, когда Трэйси повышает голос, и лишь обнимает себя крепче, – скорее отработанный автоматизм, чем неподдельная реакция на холод. Едва ли Грэму было дело до порывов ветра, предвещающих скорый приход осени. Элайджа смотрит на неё, словно в тумане; словно всё происходящее театральная сцена, берущая за душу, а он закулисный зритель, сопереживающий, но не имеющий никакого влияния на события. Одну за другой она кидает в него истины, которые, якобы, должны открыть Элайдже глаза. Жаль, вместо прозрения лицо юноши всё больше белеет, выдавая усталость, накопленную за слившиеся воедино дни. [float=right]#NP: LAWLESS – DEAR GOD
[/float]
— Вообще-то могу, — на выдохе роняет Грэм так, будто даже слова даются ему с трудом. Впрочем, так и есть. Она не желает понимать его сторону, а у Элайджи нет сил долбиться объяснениями в глухую стену. Он сводит брови, часто дышит и едва сдерживается, чтобы не закричать, что он не может брать в руки палочку, ходить по школьным коридорам, отбивать язвительные замечания в свою сторону, потому что всё это напоминает о Теодоре и о том почему его больше нет. Но Илай молчит. Знает, что бесполезно, и смиренно экономит энергию, чтобы просто... существовать. Такая альтернатива американских горок по эмоциям его вполне устраивает. И всё же Трэйси МакМиллан была бы не собой, если бы не смогла отыскать последнюю точку, ещё способную что-то чувствовать.
Он практически теряется в шквале вопросов, когда неожиданная повестка из прошлого звенит в ушах, заставляя Элайджу показаться почти живым. Его словно бьёт током, отчего волшебник дергает плечами, выпрямляется и часто моргает, будто просыпаясь от резкого звонка в дверь посреди дневного сна.
— Что? — щурясь, он устремляет на неё взгляд полный надежды, что услышанное – результат помутнённого недосыпом рассудка. Но стоит Элайдже увидеть соизмеримый его удивлению испуг в глазах МакМиллан, и сомнения отпадают, — И тебе не показалось, что я захотел бы об этом знать? — на смену удивлению приходит колющая под ребро беспомощность, и волшебника бросает в холодный пот. Лихорадкой паника поднимается вдоль позвоночника, начинает пульсировать в висках и постепенно захватывает всё тело. Знакомое ощущение абсолютного бессилия, вопреки всякому сопротивлению, возвращает Грэма в то мгновение, которое юноша тщетно пытался забыть все эти дни. Перед его глазами Теодор Грэм, лежащий на земле, как сломанная кукла. Перед его глазами Трэйси МакМиллан, занимающая его место. Перед его глазами все те, кто могут пострадать, просто потому что Элайджа Грэм – небезразличный им человек. И не желая наблюдать этот парад погибших выстраивающимися картинками, порождёнными больной фантазией, он дёргается назад, стоит девушке потянуться к его плечу.
— Остаться с тобой? — он рявкает так громко, что, наверняка, оставшиеся в окрестностях гости обернулись на нарушивший их траурный покой шум. — Ты... ты, — пятясь назад, Илай трясёт головой то ли отказываясь слушать её, то ли ужасаясь насколько слепа была Трэйси в своих чувствах к нему, — И после этого ты спрашиваешь меня почему я считаю, что это правильное решение? Что будет лучше? Безопасней?! — его голос делает скачок на последнем слове, выделяя его среди остальных.
Трэйси МакМиллан ослеплена, но и он не лучше. Господи, он ведь ничуть не лучше! Такой же безответственно наивный, готовый ставить на кон жизнь самых дорогих ему людей. Из-за чего? Из-за бушующих гормонов? Подростковой розовой мечты ходить под ручку и клясться друг другу в вечной любви? Взглядом полным искреннего испуга он прожигает рыжеволосую фигуру, беспомощно хватая губами воздух. Он не может поверить, что когда-то видел их конец счастливым, как не может поверить, что несмотря на очевидное, МакМиллан продолжает существовать в коконе детских иллюзий.
— Неужели ты не видишь? Если бы меня не было, этого бы никогда не случилось, Трэйси! Не окажись меня в этой грёбаной лодке вместе с тобой, и мы бы никогда, слышишь, никогда не стояли здесь и не устраивали дебаты там, где всё очевидно! Я расскажу тебе, что с тобой будет, — он делает шаг навстречу, понижая голос, — Ничего. Впервые за шесть лет с тобой не случится ничего, потому что меня не будет рядом, чтобы мозолить глаз очередному несогласному. Тебе не придётся впутывать себя в то, во что ты никогда не собиралась соваться. Признай, Трэйси, ведь ты никогда не хотела ввязываться в противостояние двух лагерей. Если бы не я... ты бы сделала вид, что всё это – белый шум, — долбящее в груди сердце постепенно замедляется, и юноша чувствует, как запас эмоциональности исчерпывает себя. Финальным залпом Элайджа отступает назад и негромко добавляет, — Тем более, ты сама сказала: Уолш оказался рядом. Бояться тебе нечего, одна ты точно не останешься, — он тихо вздыхает и, вглядываясь в лицо девушки, смотрит сквозь неё. Он даже не замечает слёз, выступивших на глазах Трэйси. Впрочем, вряд ли бы они что-то изменили. Она виделась ему беззащитным маленьким ребёнком, неспособным определить что плохо, а что хорошо. И как маленький ребёнок, МакМиллан давила по больным точкам, вызывала на эмоции, стараясь добиться желаемого вопреки всякой логике и здравомыслию. Наверное, не произойди в семье Грэмов несчастье, Элайджа бы так и продолжил поддаваться на все уговоры, цепляясь за её светлое видение мира. Теперь, когда его розовые очки были сорваны, детские слёзы больше не трогали Элайджу. Не до той степени.
— Я не вернусь в школу, Трэйси, — он повторяет снова. Но на этот раз голос волшебника звучит спокойно, если не благоговейно. Его не накрывает чувством вины, не колет сострадательным порывом навстречу. Он понимает, видит, как ей больно, но не позволяет отцовскому инстинкту взять верх, оправдывая всё высшей целью. Произнесённое девушкой лишь доказывает правильность его решения, и Грэм наконец находит умиротворение в своей нескончаемой жизненной трагедии. Он видит смысл, видит значение в том, чтобы оттолкнуть от себя ту, с кем не хотел бы расставаться никогда. Так лучше. Так безопасней. А с недавних пор безопасность кажется ему куда значительней эфемерного счастья. В конце концов, сколько им лет, чтобы убиваться по тяжелому расставанию до седины? Год? Два? Никто ещё не умирал от разбитого сердца, а вот от направленной в него палочки – вполне.
Элайджа замечает, как тяжесть заполняет все лёгкие, но выбирает игнорировать подступающее к горлу удушье. На секунду ему кажется, что он не справится, не выживет без Трэйси МакМиллан, и окажется тем самым старым безумцем, способным помнить рыжеволосую девочку до последнего вздоха. Пусть так. Пусть, как угодно, он собственноручно подпишет себе любой приговор, если это будет означать, что Трэйси переживёт уготовленное им мрачное будущее. Он поднимает на неё глаза, притворяясь незнакомцем. Словно Элайдже было под силу взять и отмотать на исходную точку всё ими пережитое. И на мгновение Грэм верит в то, что они действительно незнакомые друг другу люди, случайно столкнувшиеся на перекрёстке, спешащие в разных направлениях.
— Трэйси, нас ждут, — главное, удержать это мгновение до её отъезда. А что дальше? Ему уже всё равно.

Подпись автора

D I F F E R E N T   M I S S I O N ,  D I F F E R E N T   S C H O O L
i got only one rule