Шарлотт Эстер Уолш громко взвизгивает, стоит обстоятельствам сложиться в неожиданном ключе, а двери дома Андерсонов с широкого открытия удариться прямо ей по лицу. На автомате волшебница хватается руками за нос, и ещё сильнее шипит от боли собственного прикосновения, не стараясь задаться вопросом, кто решил оставить на ней отпечаток деревянных балок. Делая шаг назад, она смыкает веки, упираясь спиной об стену, по которой тут же начинает съезжать вниз, да бы спастись от круговорота, словно после трансгрессии. Правда, кажется, такой, когда у тебя отрывает ещё одну конечность, и пусть она была уверена, что отсутствие руки куда бы громче сказалось на её жизни, от этого менее больно не становится. В ушах звенит от удара, и Чарли не слышит голосов вокруг, полностью концентрируясь на своей проблеме. От боли на щеки быстрыми ручьями скатываются слёзы, и отдёрнув руку на секунду, сквозь солёную пелену девушка видит заметные следы крови на пальцах. Темноволосая женщина оказывается перед ней быстрее, чем Шарлотт успевает понять что-либо и послушно, вновь вернув руки в положение на нос, двигается за ней вглубь дома семьи друга. Словно в замедленной съемке она видит испуганное лицо Эвана Маккензи. Юношу, которая она не видела почти три месяца.
Всё не должно было быть так. Уходя из дома Андерсонов, Чарли не думала, что светлые воспоминания об их так и не начавших отношениях закончатся по одной простой причине – Эван решил уехать без каких-либо объяснений. Разумеется, ему стоит отдать должное, совсем без информации девушку он не оставил; да только сильно ли помогла ей его короткая записка с парой предложений? Спустя пару месяцев она была более потрепанной, чем когда её в клюве принесла сова. Уолш настолько не могла поверить, что за этим не скрывалось ничего, что могло бы пролить больше света на правду, что воспользовалась несколькими заклинаниями, но никакой «Апарекиум» ей не помог. И не понятно, какие силы остановили её от того, чтобы от злости сжечь проклятую бумажку, видимо, здравый смысл, говорящий, что пергамент тут вовсе не причём.
Она не могла поверить. Не могла поверить, что это происходит с ней, и всё же, не могла поделиться ни с кем своими переживаниями. Она присутствовала и на семейных ужинах, она отмахивалась, стоило только Джозефине попытаться узнать, всё ли у неё в порядке — «А как может быть иначе?» Шарлотт старалась не поднимать тему отсутствия Маккензи и при лучшем друге, по крайней мере до того момента, пока Питер Андерсон был в сознании.
Однако, сколько бы она не пыталась стоять ровно, но нельзя было остаться живой в момент, когда лавина накрывает тебя с головой, и в твоей голове копошится лишь одна мысль – наверх, где можно сделать глубокий вздох. Оказалось, что внезапное исчезновение американца было не самым худшим, что могло случиться – а она то уже начала переживать. И чем больше дней проходило, тем глубже опускалась Чарли в непроглядную темноту океана проблем. Так она узнала, что её друг, её лучший друг, с которым она общалась с самого детства был в неё влюблен. И если могла бы подумать, что воспоминания Питера, аккуратно возложенные в руки волшебницы на этом останавливались, то она вновь ошиблась. Тёплые чувства, казалось бы, должны были разлиться по её телу – в горячей последней ссоре Эван Макккензи, практически, открыто признался в том, что Уолш была ему не безразлична, тем самым, нарушив, видимо все дружеские договоренности. Только почему вместо ощущения значимости Шарлотт по прежнему хотелось опустить голову в песок, думая, что это делает только хуже? Потому что где он?
Где, когда обещал, что она может найти его в любую секунду?
И все шутки, крутящиеся вокруг нежелании избавиться друг от друга, всё же имели куда больше шутки, чем правды, так что ли?
Раз за разом она злилась всё сильнее. Она злилась на Питера, что молчал столько времени – о себе, о своих чувствах, но не могла сказать другу ни слова тогда, когда у неё была возможность; а потом стало слишком поздно, и пусть Питер Андерсон всё ещё был здесь, возможно, мог её слышать, и она не колебалась – он очнётся, он обязательно очнётся, и всё будет, как прежде, и всё же сомнения разрывали её сердце. И светловолосая могла только приходить к нему после работы, на обеде, коротко узнавать о его состоянии у дежурящего колдомедика, стараясь не ронять уголки губ, слыша очередное «Без изменений.»
Шарлотт злилась и на себя тоже. Как могла быть так слепа? Сколько лет она общалась с Питом, даже не заподозрив... Ничего? Они общались, они были близки, но девушка никогда не смотрела на него в таком ключе. Конечно, в итоге, это мало бы что изменило. Это не помогло бы ему со здоровьем, но с другой стороны, какова вероятность, что разговор с Эваном Маккензи случился бы многим раньше? Отчасти ведьма понимала, почему он молчал.
Но неужели оба юноши думали, что последняя, кто должна была всё узнать – была Шарлотт Уолш? На секунду, девушка, из-за которой вообще сложились все их проблемы. Поэтому ещё больше злости вызывал у неё Эван Маккензи, на которого она даже не могла вылить всё ведро негодования, копившееся в ней не один день.
Чарли чувствовала, что ходила словно во сне. В очень плохом сне, хочется заметить; и уже с иронией смотрела на информацию, которая поступала из разных концов Великобритании. В ней были сомнения прежде, стоит только вспомнить, как рьяно она защищала всех близких, и не удивительно, что точно также не позволяла едкой мысли залезть в голову. Все думали, что Эван был зазнавшимся эгоистичным юношей, – в конце концов, всё ещё сама Уолш однажды сообщила, что мир крутился вокруг Маккензи, хотя вовсе так не думала, – и всё же, она отрицательно мотала головой, выбивая из себя кулаком по груди громкое «Это ложь, это вранье!» И пусть многие вещи всё ещё считались неправдой, но.
История Дориан Трэверс не могла проскользнуть через Эстер; а она уже, если быть честной, устала отрицать всё, что другие находили правдой. И пусть когда-то Шарлотт успела наколоться на том, что придумала много ложных фактов в своей голове, – в конце концов, как правдоподобно звучало воссоединение Алиссы и Маккензи как пары, – но тогда вокруг неё были люди, которые вывернули на нужный путь. А сейчас? Казалось бы, даже максимально приближенный к юноше человек по работе, как старшая сестра должна была знать правду. И всё же, Чарли осталась без всего, а только наедине со своими мыслями, в которых отчётливо значилось, что Эвану Маккензи было наплевать на неё и её чувства. Волшебница просто устала искать оправдания, устала пытаться сыграть в детективное агенство, узнать то, что невозможно увидеть глазами.
При этом, перестать чувствовать всё? Она метается из стороны в сторону, словно напуганный пёс в клетке, Шарлотт умело держалась на людях, и задыхалась в подушку, стоило оказаться наедине самой с собой.
Она не вырывается, быстро роняя себя на стул, на который ей указывают и убирает руки прочь, сильно сжав губы, подставляя лицо. Под бархатный голос женщины волшебница доверительно кивает головой, стараясь не проронить ни звука, пока та пытается помочь ей. В нос вдарил запах зелья, которым часто её лечили в детстве – разодранные коленки, синяки после падений и другие царапины. Ей хотелось, чтобы не было больно; но только она не была уверена, что после того, как она вновь получит возможность дышать не через рот, всё остальное тоже уйдёт.
«Почему он здесь?» — первый логический вопрос, который приходит ей в голову. Всё же, она думала, что он вернется – надеялась, пусть и теряла терпение и веру с каждым днём, и всё же, не смотря на гложущую её боль и злость, волшебница надеялась, что он был жив. И не смотря на всё желание хорошо вдарить ему в лицо, это по прежнему был юноша, к которому она испытывала тёплое чувство влюбленности, пусть за эти три месяца ушедшие куда-то вглубь Шарлотт, и нужно приложить несколько (тысяч) попыток, чтобы вытащить его из темноты. Стараясь понять, о чём спорят Дебора и Маккензи, она злится ещё сильнее, а мельтешащая перед глазами женщина, искренне желающая помочь ей, лишь создаёт непроглядную стену перед гриффиндоркой. Она впервые видела их такими. Кричащими друг на друга, где она воевала за своего сына, а Эван – лучшего друга. После громкого хлопка всё затихает, и казалось бы, даже мелкие пылинки в воздухе останавливаются на долю секунду до того, как, мир вновь отожмёт кнопку паузы на своей панели. Он останавливается около неё, и Чарли чувствует, как начинает подрагивать, смотря на него снизу вверх.
«Посмотри на меня. Ну же. Остановись.» — всё бесполезно. Она хочет закричать, схватить его за руку, потрясти что есть мочи – пусть обратит внимание на неё, пусть поговорит, — «Бесполезно.» — Отчётливее слышится в её голове, и обида вновь поднимается к самому горлу. И прежде, чем у неё появляется возможность встать со стула, чтобы остановить того единственного, с кем ей было просто необходимо поговорить секундами ранее, Маккензи вырывается к весеннему воздуху, делая вторую попытку выйти за пределы дома Андерсонов. Она сидит на стуле ещё несколько минут, сжимая деревянные края, и продолжая смотреть в ту точку, где совсем недавно стоял американец. Он ушёл, снова, не сказав ни слова, и попытки подсознания объяснить, что всё это ради Питера, что Маккензи старается – в конце концов, только что Дебора ясно дала понять, что у неё больше нет надежды на спасение сына, – всё это крошилось и распылялось от мысли, что он не стал останавливаться.
— Спа-спасибо. За помощь, — аккуратно коснувшись руки женщины, произносит Шарлотт. Поднявшись с места, она дотрагивается до носа, немного нахмурившись – всё ещё болит, но уже не так сильно, и явно не от того, что ей сломали нос. Рассеяно волшебница оглядывается по сторонам, словно пытаясь вспомнить, зачем она здесь.
Лучше бы она вообще не приходила сюда сегодня.

once upon a time i thought you wanted me
WAS THERE NO ONE ELSE TO KISS?
was it all a dream i let myself believe?
i'm not over this

Впервые за долгое время она остаётся дома, отправляя быстро письмо с утра о том, что простудилась и не сможет сегодня проследить за состоянием одного из драконов – его привезли после нарушений гнездования в горах, и она взяла на себя ответственность выходить его, чтобы вновь отпустить. И всё же, проснувшись с утра, Шарлотт поняла, что у неё просто... Нет сил. Ни на что. И провожая Джозефину, родителей и даже Кевина, она осталась одна в доме. Это не сильно помешало ей заняться той рутиной, что преследовала её несколько [float=left][/float]месяцев. Долететь до залива Уош, проведя столько времени, сколько позволяла ей погода, а именно до полного окоченения. Навестить Питера в больнице, меняя на прикроватной полке небольшого размера слабопахнущий букет цветов. Она часто говорила с ним вслух, в основном рассказывая о своей работе, жизни семьи и друзей, уже не задумываясь о том, насколько глупо волшебница выглядела со стороны. Однако в этот раз, остановившись у кровати друга, драконолог лишь тихо выдохнул, сокращая своё время нахождение до минут пятнадцати. Вернувшись домой она даже сделала попытку приготовить поесть, чтобы вечером ни у кого не возникло мысли, что она провела весь день в четырёх стенах просто так; но в итоге бросила свои попытки на полпути, разозлившись на сгоревшие хлебцы для будущего супа. Далее из комнаты она выходила лишь по нескольким причинам, и даже когда дом наполнился шумом возвращающихся домочадцев, Уолш всё равно не стала присоединяться к ним на ужин, сославшись на сильную головную боль.
— Эй, тебе принести что-нибудь? — слыша голос брата за своей спиной, выруливающего из своей комнаты, она дёргает уголками губ, поднимая пустую кружку перед глазами.
— Всё в порядке, я сама.
— Ты смотри, на тебе совсем лица нет, — Кев выглядел куда более беспечным, отчего Шарлотт лишь тепло улыбнулась, радуясь, что его так мало что волнует в жизни. Забавно, на самом деле, что не смотря на довольно маленькую разницу в возрасте и мировоззрение, она по прежнему так плохо знала собственного брата.
— Эй, не хорони меня раньше времени! И раз так, — она суёт стакан волшебнику в руки, — Чая мне. С молоком и мёдом, — и уже разворачиваясь на пятке, даже не думая о том, что он откажет ей, девушка начинает двигаться в сторону комнаты, поднимаясь по верхним ступеням.
Громкий звонок оповещает, что кто-то решил потревожить их вечернюю трапезу. Уолш останавливается на мгновение. Фионна не стала бы звонить, чтобы попасть в дом родителей, МакМилланы за всё время вообще взяли привычку открывать дверь без звонка – если открыто, то чего мельтешить? И хотела бы она подумать о том, что к ним решили зайти сегодня и другие гости, например, дядя Саттэр или его жена, однако громкие сигналы в голове горящие красным, заставляют её повернуться к Кевину и быстро проговорить:
— Меня нет дома, — и волшебница быстро заворачивает за угол, скрываясь из поля зрения кого угодно.
— Это Эван! — лишь в подтверждение она слышит громкий голос Джозефины, видимо, успевшей выглянуть в окно, из-за которого хорошо проглядывается парадная дверь. И прежде, чем близнец успевает сама подскочить к двери, темноволосый парниша первый дёргает на себя ручку, широко улыбаясь долговязому юноше напротив, уже протягивая ему руку в знак приветствия. В то время, как Шарлотт Уолш упирается пучком волос на макушке в стену, прикрывая рот рукой, словно её дыхание можно услышать прямо снизу, и опускается по ней вниз. Уолш закрывает глаза, прислушиваясь. Спроси её, почему она сама не спустилась вниз, чтобы поговорить с Маккензи, когда как так сильно хотела сделать это месяцами ранее – она бы не смогла ответить. Слишком сильно злилась, не хотела и одновременно хотела его видеть, и просто боялась. Боялась, что всё то, что крутилось в её голове последние несколько месяцев могли оказаться правдой. И поэтому единственное правильное решение, к которому она смогла прийти, тем более, что никогда к этому не обращалась – это бежать, закрывая уши и не слушая того, что могло её добить.

Подпись автора

I won't let you down
so — please — don't give me up

because I would really, really love to stick around

на следующий день после возвращения эвана, дом уолшей;
Она помнит ещё с самого детства, что ей не нравилось оказываться человеком, который подслушивал чужие разговоры. В большинстве случаев с пониманием, что это не твоё личное дело, и благодаря отсутствию частот сплетницы, слушать то, что могло бы быть важным другим, стоя за стеной? Иногда это могло вызвать улыбку и она тепло вспоминает, когда ты ищешь место для головы среди детских голов: она, Джо, Фи и Кев, которые прикладывались ушами к родительской двери в предпасхальные праздники, чтобы узнать, где им предстоит искать шоколадные яйца, а затем со смехом рассыпались в разные стороны, стоило только услышать приближающиеся шаги чего-то заподозривших взрослых. Иногда – непонимание и злость, стоит только услышать знакомые имена в проскакивающих разговорах своих однокурсников, не подозревающих, что за углом скрывалась гриффиндорка. Иногда это была обида, когда даже не находясь рядом со своими друзьями, не имея возможности подслушать их разговор, ты узнаешь, что ты – центр разговора, центр проблемы, которые возник между ними, и ты бы хотел сделать всё, что угодно, чтобы дать понять, что... Хотел знать. В большинстве случаев, с которыми сталкивалась Шарлотт Уолш, она могла всё исправить. Остаться стоять перед дверью родителей с широкой улыбкой, прикрывая своих брата и сестер, гордо дёргая нос. Выйти из-за угла, громко заявляя, что если кто-нибудь скажет ещё хоть слово про её любимых, и она заставит лететь их без метлы с Астрономической башни. Переступить и простить; решить, что они справятся со всем этим, только дайте ей возможность всё исправить, дайте возможность поговорить с обоими.
Но сейчас... Это был страх. Страх, который не позволял ей подняться с пола, чтобы перебегая ступени встретиться с человеком, с которым она хотела увидеться больше всего на свете. Эван Маккензи стоял перед домом её дома, и волшебница знала, что он здесь не ради Джозефины или Кевина, в поисках Фионны или, тем более, светской беседы с её родителями. «Шарлотт дома?» Стук. «Поговорить с ней.» Стук. Чем больше она вслушивалась в разговор двух юношей, тем сильнее билось её сердце. Она даже хмурится – как его остановить, как утихомирить, чтобы не нужно было прикладываться к самому краю стены, слышать каждое слово. Одновременно она и хотела, и не хотела оказаться внизу. Она хотела услышать, что именно хотел от неё американец – может, он сможет объясниться? Ведь ей не нужны были его извинения, не нужны были слова, которые смогли бы, возможно, замаслить её сердце. Все так делали. Ты говоришь «Ты такой хороший, но» а затем добавляет, что тебе нужно от человека. И он идёт на встречу, помогает тебе, потому что хочет быть таковым для тебя.
И всё же, она остаётся. Открывая глаза, она стыдливо смотрит перед собой, чувствуя, как жар поднимается от шеи до щёк, и сильный румянец быстро перекрывает светлый цвет кожи, делая её пунцовой. Как же стыдно. Шарлотт Эстер Уолш, гордо говорящая всем, что не боится ничего, девушка, которая бросающаяся вперёд, не важно, какая опасность бы ждала её впереди сидит на полу словно нашкодивший пёс, не двигаясь с места.
— Эй, Чарли. Чарли? — погружаясь в собственные мысли, она не сразу слышит Кевина, который появляется перед с ней с дымящейся кружкой, — Это был Эван. Он...
— Я слышала, Кев, — вздыхая, негромко произносит волшебница, реагируя на протянутую братом руку. Девушка на мгновение перехватывает пальцами свой локоть, смотря в пол, не до конца веря в происходящее.
— Чарл... Чарли, я понимаю, что он уезжал и никому ничего не сказал, да ещё и этот нос... — светловолосая, наконец, поднимает глаза на своего брата и не верит взгляду. Дети Уолшей поддерживали друг друга – это никому не было секретом, но впервые за долгое время почувствовать, что в этот раз помочь нужна была не кому-то из её родственников? Шарлотт смотрит на волнующегося брата, протягивающего ей кружку с чаем, впервые за долгое время говорящим с ней серьёзно, — Но тебе не кажется, что тебе всё равно стоило с ним поговорить? Он выглядел...
— Спасибо, Кев, — она быстро реагирует на его резко сменяющийся на удивление взгляд. С усмешкой на губах она немного приподнимает кружку, — Я знала, что на тебя можно положиться, — ей было стыдно и перед ним, пусть у неё так и не нашлось слов для того, чтобы попросить прощение. Врать не любил никто, а врать хорошо младший из Уолшей никогда не умел, тем более по отношению к людям, с которыми у него были хорошие связи.
— Чарли, постой, я...
— Всё в порядке, Кев, но я немного устала, и хочу отдохнуть, — невпопад своим словам она кивает головой, как болванчик и разворачиваясь обратно, шаркает ногами в сторону спальни близнецов, более не продолжая диалог. Негромкий стук и чай оказывается на прикроватной тумбочки, а сама девушка медленно подходит к окну, стараясь увидеть тот самый силуэт. Нет, его уже нет – пропал с поля зрения не сделав ничего. Уолш кривит сама себе глупую улыбку.
«А что ты хотела? Чтобы он кидал камешки в твоё окно, пытался подняться по водосточной трубе как ты когда-то, открывать створки окна, и держа за плечи, пытаться вбить тебе всё то, что не мог сказать всё это время?» — чай так и остаётся нетронутым. Чарли не знает, сколько времени лежала повернувшись лицом в стену, когда в комнату еле скрипя приоткрылась дверь – это Джозефина. Всё это время у неё было ощущение, словно она слышала разговоры родных внизу; она знала, что они обсуждали. «Когда ей станет легче?», «Почему она не хочет поговорить с ним?», «Это совсем не наша Чарли.»
Она лежит не двигаясь, но чувствовала затылком, что сестра сверлит её взглядом, словно дожидаясь, когда шелохнувшись, она сдаст себя и своё неспящее состояние. О, нет, она не узнает, у неё не будет возможности смотреть на неё таким же испуганным взглядом, как это делал Кевин, она не сможет. И правда – снова шелест открывания створок шкафа, шуршание постельного, включение прикроватным светильником и бумагой. Уолш лишь сильнее сжимается в клубок, утыкаясь горячим лбом в холодную стену. Они должны были понять, почему она не вышла к Эвану Маккензи.
Как же она сама хотела отпустить эту накопленную обиду, обескураженность и злость, которая росла в ней, словно каждый день одна капля попадала в сосуд, наполняя его до краёв. Но он переполнился; а у неё так и не появилось сил, чтобы вылить остатки, начиная цикл заново.
первое апреля, больница св. мунго/заповедник;
Шарлотт вернулась на работу – стены родного дома сводили с ума, а собственные мысли всё сильнее и сильнее нагнетали атмосферу в её голове, поэтому ей нужно было отвлечься. Драконы всегда успокаивали, а люди не понимали, как это – не чувствовать страха перед огромного размера ящерами, что имели возможность не просто раскусить тебя пополам за один укус, а заглотнуть и даже не почувствовать, может, выплюнуть остаточные косточки, что попали бы им в поперек горла. Забавно. Даже в последнюю секунду ты можешь доставить кому-то расстройство, даже если разговаривать в масштабах смерти от лап волшебного существа.
И всё же, не продолжать жить словно всегда жил по графику? Скажи о том, что Шарлотт живёт организованно последние несколько месяцев, никто бы не поверил, а если бы об этом узнала сама Уолш из прошлого, то согнулась бы пополам от хохота.
— Милая, ты обещаешь мне подумать на счёт подарка? Честное слово, Тео будет рад любой книжке, и у меня никогда не было с ним проблем, но я не хочу, чтобы я подарила тебе и Джозефине что-то бесполезное, — после того, как она навестила Питера в палате, – и конечно же, всё без изменений, кто бы сомневался, – Шарлотт нашла и Трэйси МакМиллан, которая ещё несколько дней назад просила добыть ей редкий вид когтей. А отпустить без разговора? Держа в руках небольшую коробку и время от времени тряся ей перед глазами девушки не боясь выпустить её из рук, рыжеволосая ведьма весело жестикулировала, пытаясь выпытать, что подарить близнецам на их праздник, который будет через несколько недель, — Вы так быстро растете, мне кажется, я уже давно не поспеваю за вами и вашими увлечениями!
— Ничего не меняется, тётя Трэй, — гриффиндорка тянет уголки губ, наконец спустя одну выпитую кружку чая отталкиваясь от стула ладонями, — Я обещаю подумать, но до тех пор, пока ты не путаешь, что Джо нужно дарить красивые платья, а мне – спортивные майки, думаю, ты нас точно не разочаруешь, — подойдя к женщине, которая и сама уже поддаётся вперёд, чтобы сжать светловолосую в своих объятиях, Шарлотт в шутку кряхтит, — Сейчас мой чай вылезет из меня обратно, и тебе это точно не понравится!
— Ничего, тогда сделаю тебе новый.
— Всё, мне пора бежать! Это тебе надо выйти за пределы комнаты отдыха и ты снова на работе, а мне нужно ещё добраться до заповедника, — весело добавляет Чарли, открывая дверь и прощаясь с ведьмой, наскоро махнув ей рукой. МакМиллан старшая всегда умела перевести в разговор в то русло, которое отвлекал тебя от собственных мыслей. С ней не хотелось говорить о плохом не потому, что тебя не волновали эти вещи; а потому, что ты не хотел расстраивать её саму. Трэйси МакМиллан реагировала на проблемы семьи так, словно они были глобальными задачами, и эти предметы вопроса нельзя было откладывать в дальний ящик, а решать сразу же. По опыту друга и его словам, мама Теодора знала, что сказать в нужный час, но Чарли просто не могла вылить на неё все свои переживания. Как и на своих родителей. Взрослые они... Они не понимали.
Идущая в своих мыслях, мысленно представляя количество отчётов, которые ждали её заполнения, Шарлотт смотрит прямо и хмурится. Ещё с газетной заметки Чарли крутила в голове знание нахождения кабинета Дориан Трэверс, и тот факт, что именно эта женщина помогла Питеру, когда ему стало плохо в январскую ночь. Они пересекались с ней несколько раз, и Уолш была вежлива – колдомедик, всё же, объективно ей ничего не сделал. Но смотреть на неё и не думать о том, что она была с Эваном? Она могла быть с ним даже сейчас?
Теодор часто шутил: «не концентрируйся слишком сильно на мысли, потому что они материальны.» Отмахиваясь рукой, Шарлотт редко верила в это даже тогда, когда происходили совпадения, так и говоря. Просто повезло. Так бывает, потому что ты шёл к этой цели или, наоборот, слишком долго тараторил всем вокруг, что хочешь себе новую куртку. Вот она и появилась.
Но всё же, Шарлотт Уолш чувствовала, как в последнее время ей скорее невезло, чем мир двигался в позитивном ключе. Резкая остановка. Широкий взгляд лишь на мгновение и затем быстрый поворот на сто восемьдесят, когда осознание, что Эван Уильям Маккензи вышел из кабинета колдомедика по имени Дориан Трэверс, с которой, если верить статье в газете, у него были связи. Затуманенный разум твердил, что ему просто стало не интересно. Конечно, ведь если с Алиссой тогда, она и вправду, могла наколоться, то сейчас? Выбрать женщину многим старше себя казалось куда логичнее, чем возвращаться к той, кто был ещё и младше. Каждый раз она забывала, что американец был взрослее, и зачем ему... Зачем ему был человек, который ещё несколько лет назад исполнял симфонию тысячи звуков заднего прохода? Крики Маккензи не останавливают её, а лишь заставляют набрать больше оборотов, ускорить собственный шаг, переходящий на бег. Шарлотт вылетает из больницы, словно пробка из шампанского, и не оборачиваясь назад, трансгрессирует с места.
— Проклятье, — сгибаясь пополам она шипит себе под нос, а затем быстро расстёгивает лёгкую ветровку на себе, задирая футболку. Прижимая руку к своему боку, чтобы остановить текущую по ткани кровь из зияющей раны, Шарлотт плотно сжимая зубы, вытаскивает палочку из своего кармана, — Эпи.. Эпискеи! — чувствуя выступившие от боли на глаза слёзы, ведьма смотрит как тонкой линией затягивается рана, а кровь перестаёт впитываться в ткань, идя по волокнам в разные стороны. Уолш поднимает руку к лицу, пытаясь смахнуть слёзы. Больше не больно. Кровь больше не идёт.
Прижатая к лицу ладонь оставляет отпечаток, а прижатые ко рту пальцы – вкус железа на языке, но она просто не может остановиться плакать от мысли, что он был у неё, больше не пытаясь найти саму Шарлотт.
«Что ты ожидала? Что он будет бегать за тобой постоянно?»
— Уолш! Уолш, Мерлин, с тобой всё в порядке?! Кто-нибудь!
— Я... — всхлипывая, она смотрит она своего коллегу в испуге, быстро запахивая куртку и оглядываясь по сторонам, — Трансгрессия. Уже в порядке, — но у неё так и не получается выдавить улыбку на своих губах. Уже в порядке. Что же, стоит отдать Вселенной должное – это была самая ироничная шутка на первое апреля, которую она только могла представить.
Кого она пытается обмануть всё это время?
пятое апреля, заповедник/св. мунго
Упёртости Шарлотт Эстер Уолш мог бы позавидовать любой. Чаще она была ей на пользу – не смотря на падения, она поднималась и снова, снова и снова шла вперёд, бежала на встречу своей мечте. Так она знала многих, кто лишь после одного толчка, как, например, когда она провалилась при собеседовании в Румынский заповедник первый раз, люди растеряли бы весь запал, в то время как она нашла себе другое место, получив опыт, переждав и уже получила своё приглашение. Так желание помочь, поддержать их, громкие «Если ты не веришь в себя, значит, я буду!» на мгновение заставляли закатить глаза, но потом смириться. И делать трудные шаги, идя вперёд, оставляя её позади.
И всё же, живя в своей голове, упёртость Эстер раздражала окружение в сложившейся ситуации. Она чувствовала это во взгляде её сестры, знала, что об этом думал Теодор, представляла, как об этом говорят её родители. Чёрт, Шарлотт была даже уверена, что коллеги, которые упрекнули её в неверной трансгресии просто считают, что проблемы в жизни могут мешать ей работать профессионально. А она этого не замечала, считая себя правой.
После встречи в больнице, у неё не было страха услышать что-то. Слова ничего не решали, в отличие от поступков; и не смотря на приятную улыбку юноши, стоящего на веранде, Шарлотт проскакивает мимо, даже не поднимая на него косого взгляда. Шар, который рос в ней всё это время за одну секунду сжался до такого состояния, что его можно было бы засунуть в самую маленькую коробочку в мире, и, возможно, потерять даже там. Её эмоции скукожились, мысли – притупились, и сознание снова и снова твердило «Он не скажет ничего нового.»
Ещё пару дней назад она металась из стороны в сторону, то кидаясь к ботинкам, чтобы самой поговорить с Эваном, вывалить на него все свои эмоции, всю боль, которую он причинил ей до того, чтобы взять билеты в Румынию, скрываясь от собственных проблем. Теперь? Если бы поцелуи дементора можно было делить на лёгкие и французские, что же, она бы получила самую первую степень, где ты продолжаешь жить, ходить на работу, гулять или поддерживать диалог, но ты находишься совсем не здесь. Словно... Словно все самой себя.
Ковыряя последние полчаса кусок мяса, то и дело волшебница смотрит на часы. Тяжело выдыхает, а слыша голоса на заднем плане, поднимается с места, освобождая обеденный стол в комнате отдыха заповедника для других драконологов. Её обеденное время подходило к концу, и сегодня она занималась сведением двух драконов в один большой вольер. Забавно – даже у драконов была своя личная жизнь; они заведут пару яиц, а затем маленьких драконов, отправятся в путешествие, где будут искать друг для друга овечек на романтические ужины. От собственных мыслей стало тошно и она с шумом закрывает коробку из под еды, кидая её в свою сумку желая приятного аппетита новоприбывшим. Устало потирая глаза она выходит на улицу, делая глубокий вздох.
— Готова? — поворачивая голову к приземистому мужчине старше её на несколько десятков, она быстро кивает головой, — Тогда пойдём, сделаем чьи-то жизни чуть повеселее!
— хоть кому-то будет сегодня хорошо, — вторит шутке Уолш, усмехнувшись и поправляя воротник своей тяжелой робы, на мгновение хмурясь и оглядывая огромную площадку с непонятным сосущим чувством где-то в желудке. Наверное, голод просто вернулся слишком не вовремя.
Знай она, что в это время её коллеги получили сообщение от Алексис МакМиллан, она бы послушалась. Возможно, из пяти минут ей бы потребовалось потратить несколько на то, чтобы перешагнуть через себя, но она бы трансгрессировала в больницу, бежала бы по коридорам, делала бы всё возможное, чтобы... Она так и не знала, чтобы сделала, потому что прошло почти пять часов с момента, как она должна была получить слова начинающего колдомедика. У Чарли даже нет времени чтобы накричать на своих коллег, которые не понимали, почему она с ужасом смотрит на них, когда они со скучным тоном говорят «Кстати, тебе тут передавали. Забавно, с тобой так всегда говорят твои друзья?»
Не может быть.
Не может.
Роясь в собственных мыслях, ходя к Питеру каждый день, кроме... С ужасом она понимает, что сегодня был тот день, когда на обеде она впервые не навести Андерсона за долгое время. Вот это чувство сомнения, предчувствия, которое показалось ей, стоило только перешагнуть порог комнаты отдыха. Шарлотт Уолш снова не поверила сама себе и чувствовала, как дорога, по которой она бежала со всей скоростью, позади громко скрипела, крошилась по бокам и давала трещины, одну за другой, стоило только ступе коснуться поверхности. Эван Маккензи решился. Решился, и словно за одно мгновение все те мысли, которые ворохом ходили в её голове, мешали ей видеть, наконец были испуганы суровой реальностью. Дориан Трэверс, она уверена, не была новой любовницей американца, как и привезённая из дальних краев Вильгельмина. Всё здесь, всё происходящее было не из-за личных отношений мужчины к женщинам вокруг него, это было из-за Питера, его лучшего друга, его
Оглядываясь по сторонам в комнате ожидания, она нервно стучит по поверхности стойки, пытаясь найти глазами хоть кого-нибудь из персонала больницы. Все умерли? Расстёгивая защитную робу, Эстер оглядывается по сторонам и ловит взгляд той, кто могла ей помочь, должна была. А вместо этого осуждающе кричит на неё, заставляя сжаться Уолш, бледнея ещё сильнее, не смотря на одышку после бега.
— Я не... Мне не передали, — пытаясь хоть как-то отбиться, она слышит смягчение в голосе подруги. Шарлотт смотрит на Лекс, чувствуя, как её начинает колотить, и её прикосновение на мгновение останавливает всё происходящее. Мир останавливается; она могла поклясться, что видела те редкие пылинки, которые можно было увидеть в воздухе в девственно чистом помещении больницы. Словно на автопилоте она идёт за хаффпаффкой, и усаживается на скамью – ту самую, где несколько месяцев назад Эван Маккензи держал её за руку с мыслями переживаниями о горячо любимом друге. Они живы. Живы, и это значит, что совсем скоро она сможет сказать всё, что скрывалось за рушащими всё отрицательными эмоциями, за которые хотелось искоренить себя навсегда. Алексис словно дала ей передышку; потому что тревожность и тяжелое дыхание возвращается с тем самым «но», которое озвучивает волшебница.
— Я не понимаю, — шепчет она под нос, — Сколько времени это может занять? — разве можно получить ответ на этот вопрос? Лицо Алексис говорит, что и она не до конца уверена, отчего Шарлотт роняет лицо в свои ладони, упираясь локтями в колени. Она была невероятно счастлива за Андерсона. Питер должен был жить, и спустя столько лет, кажется, мысли стали, действительно, материальны и для него тоже, но было кое-что совсем другое, заставляющие отложить радостные мысли о друге на задний план. И последующие слова МакМиллан совсем не помогают оставить зудящий рой в голове.
Он хотел её видеть.
Была уверена, что хотел увидеть и в день своего возвращения, и после. Все те попытки, которые она пресекала из-за своих эмоций, всё это время, он хотел с ней поговорить, а она эгоистично не шла на контакт. С каждой мыслью она сильнее и сильнее сжимает ладонь Алексис, а затем развернувшись к ней лицом, открывает и закрывает рот, и когда так и не находит нужных слов, широко раскрыв руки, заключает её в объятия. Потому что, так ей казалось, у неё будет хотя бы малейшая возможность не показать себя плачущей перед подругой детства, человеком, который она, надеялась, не разочаровался в ней до конца с учетом увиденного.
Шарлотт Уолш сама не справилась с собственным обещанием, когда сказала, что будет рядом с Эваном всегда, когда она ему понадобится.
дни, когда эван маккензи был далеко.
Люди не понимали. Проходили дни, а окружающий мир не понимал – что, собственно, случилось такого, что на магической улице Бостона словно остановилась жизнь? Они ходили на работу, они общались друг с другом, занимались бытовыми делами, переживая. По ощущениям Шарлотт Уолш чувствовала, словно живёт в большом пузыре, а все остальные находились за его пределами. И на мгновение она хочет выйти за его пределы, с силой нажать на, казалось бы, тонкую грань, снова сделать попытку сбежать, но Чарли понимает – всё это вернется с новой силой, собьёт её с ног, сделает больнее. И первое, что ей приходится делать, это навестить старого друга.
Это было странное чувство – смотреть, как Питер дышит, двигается, смотрит на неё, реагирует. Держа в руках букет, Шарлотт впервые перешагивает палату с мыслью о том, что больше он никуда уйдёт, что недуг оставил его, что теперь всё будет совсем по-другому.
Волшебница останавливается в дверях, пересекаясь с ним взглядом, и на мгновение сомневается в том, что она вообще должна здесь находится. Однако ухватившись за тёплый взгляд волшебника появившийся лишь на мгновение, она не сдерживается, двигаясь на встречу к Питеру, держа в руках охапку полевых цветов:
— Пит, я так рада, я так рада, что ты в порядке, ты, — говоря взахлёб, она роняет себя на его грудь, а затем в связи с необходимостью держать марку, тычет ему в букет лицо, — Я тебе цветы принесла!
— Ты ведь знаешь, что я не люблю их.
— Я знаю. — она, действительно, знала это. Поднимая взгляд, она быстрым движением пальцем смахивает выступившие на глаза слёзы, — Я надеялась, ты проснёшься, чтобы кинуть в меня ими.
— Тогда нужно было приносить не эти – к ним я привык с самого детства, когда ты таскала мне целые поля, стоило мне захворать, — он тянет улыбку и еле сжимает её пальцы, когда волшебница хватает его ладонь, — Я рад тебя видеть, Чарли.
— Ты справился, ты...
— Ты ведь знаешь, что не я.
И эта мысль действует на неё так отрезвляюще, отчего она в неожиданности дёргает уголки губ, быстро падающие и утыкается взглядом в его одеяло. Знала. Они оба знали, кого стоит благодарить, что Питер Андерсон не распрощался с жизнью ни в этом году, ни, она надеялась, в ближайшие сто лет. И всё же, нужный им обоим юноша лежал совсем в другом месте, так и не очнувшись. Подняв на него взгляд, она растерянно кивает головой. Ещё неизвестно, кому из них было больнее – девушке, которая так и не смогла переступить через собственную гордость, чтобы быть рядом с человеком, которому она была её поддержка или другу, который может жить вместо другого.
— Он жив, — негромко произносит она, — Он выберется. — Потому что единственное, что ей оставалось – это слепо верить в это, как и ему.

В последние дни она чувствовала себя усталой, ещё больше рассеянной, чем прежде. Питер спал, когда она заходила, к Эвану до сих пор не подпускали и Шарлотт могла только оставаться на территории больницы в своё свободное время, словно дожидаясь знака, когда кто-нибудь выглянет из окна, и крикнет ей «Всё в порядке, он проснулся!»
Но не просыпался.
Она не сразу реагирует на подошедшую к ней девушку, и не сразу осознает, кто был перед ней. Она... Шарлотт знала, кто она. Быстро выбегающая за пределы палаты Питера, у Чарли осталось стойкое ощущение, что её знают в куда большем формате, чем сама гриффиндорка знает человека на против. И всё же, не пошутить Андерсону о том, что он уже успел завести себе новую девушку, наскоро забыв о самой Уолш? Он то и рассказал о том, что у Эвана была младшая кузина, живущая в Европе. Это было странное чувство, когда сложившие в голове паззлы складывались картинкой на одном человеке. Маккензи никогда не говорил им; а она лишь смутно припоминала разговоры его кузенов о том, что, действительно, у них есть тётя, живущая на материковой части Европы со своей дочерью. Элена стояла перед ней собственной персоной, дожидаясь приглашения, на что Чарли быстро кивает головой:
— Буду рада компании, — аккуратно улыбаясь, она двигается чуть правее, словно и без того широкого пространства не хватало. На мгновение между ними повисает чувство неловкости до того момента, пока Шарлотт не находит себя с перехваченным сандвичем на ладони:
— Ты явно плохо знаешь Уолшей – мы всегда голодные. Спасибо, подниму его за Питера, — и, действительно, невысоко дёргает свою руку, словно в руке был не бутерброд, а бокал с вином. Делая несколько укусов, она уверенно кивает головой, словно это была самая сложная дегустация в её жизни.
Элена начинает говорить и в какой-то момент Чарли чувствует, что в горло уже не лезет ни одного куска. Держа аккуратно сандвич на ладонях около колен, она невзначай кивала головой и почти пропустила тот момент, когда Элена резко вскочила с места, чтобы уйти:
— Ты не... — не успевая остановить её, гриффиндорка растерянно машет ей рукой с содержимым, добавляя, — Обязательно! Ещё увидимся и, ещё раз, спасибо за сандвич! — вновь опускаясь плечами на спинку скамьи, она упирается взглядом вперёд, чуть хмурясь. Элена так резко ушла, и в обычных случаях, проблема была именно в ведьме, которая сидела рядом. Так часто говорила что-то не так, так часто делала поступки, раздражающие людей. Но сейчас? Казалось, словно она вспомнила что-то, о чём не должна была говорить. Шарлотт снова погружается в собственные мысли, представляя, какие рассказы Маккензи позволял себе сообщить своей кузины, и какие счастливые они, должно было быть, были на тех самых колдографиях.

Появление Скайлер было кстати. Раньше Шарли думала, что в основном Тео и Джо могли бы понять её проблемы, с которыми она пусть изредка, но делилась с близкими. Теперь? Она больше сближалась с той, с которой была знакома меньше пары дней, впитывая все её рассказы, словно губка. Они были нужны друг другу – Чарли восполняла те рассказы, которые уже знала кузина Эвана с его слов деталями, о которых волшебник не знал, сама же голландка делилась воспоминаниями из детства, всё больше и больше погружая светловолосую в мир американской семьи, живущей на том берегу. Она старалась в такие дни не слишком опускаться на дно, представляя перед собой гневное лицо Мэрилин Маккензи, и всю ту боль, которую та испытывала от слов колдомедиков, что у неё не просто нет возможности пообщаться с сыном – её даже не могут пустить взять его за руку. Каково это, когда твой ребёнок шёл на такой поступок? Чтобы сделали её собственные родители?
Мнение Шарлотт о ван дер Рейден сформулировалось почти сразу же; и правда о том, что однажды светлая девушка решила покончить с собой до сих пор не укладывалась в голове Уолш. В её окружении никто никогда, всё же вслух, не думал об этом, и встретить такого человека так близко, тем более, когда он был родным её...
Точно также, как и на слова Алексис, Чарли старается скрыть боль, которую ей приносят слова Элены. Она знала, что она не была для него последним человеком, и, чёрт побери, как же ей хотелось донести до неё всю эту правду; он тоже не был. Эвана, действительно, хотелось избить до полусмерти, и она была уверена, что очнись он – перед ним выстроится целая очередь, и Шарлотт сделает всё возможное, чтобы оказаться в первых рядах. За день до своего дня рождения, она сжимала зубы, чтобы не дать волю эмоциям и обнимала за плечи Элену, стараясь успокоить её смех сквозь слёзы.
И она думала, что сможет справиться?
Это настигло её неожиданно. Как бы семья не пыталась сделать для близнецов веселый праздник, всё же, незримо чувствовалось, как всё было плохо. Шарлотт принимала подарки стоя бок о бок со своей сестрой, старалась радоваться, но вновь и вновь понимала, что здесь не хватало одного человека; как и вчера, и всё то время, пока его не было, она не могла даже на мгновение ослабить тугой ком в своём горле, нить, сдавливающее её сердце.
— Брось, всё в порядке, тревожь! — её тон был весел, ведь держать на себе маску она научилась с самого детства, когда на несмотря на сбитые коленки, она широко улыбалась говоря, что ей совсем не больно. С удивлением Шарлотт под голос Элены смотрит на конверт и коробочку, — Спасибо я... — она поднимает на неё взгляд, улыбнувшись, — Я не знала, что он что-то оставил мне, и, — на мгновение она качает головой, не в силах озвучить собственные мысли, — Хорошо, спасибо, — кивая ей головой, стоит девушке двинуться в сторону шампанского, она добавляет ей в спину, — Кстати, советую тебе найти Тео и не грустить – он сможет закружить тебе голову таким количеством интересных рассказов, чтобы ты захочешь от него сбежать, — в конце концов, ей не хотелось, чтобы девушка чувствовала себя неуютно. Уолш чувствует, как поднимается её пульс и торопливо выходит на воздух от ощущения духоты и горячего воздуха в доме, а усаживаясь на ступеньки, сначала принимается за записку.
Его почерк был таким родным, и Шарлотт торопливо читала, захлёбываясь собственными мыслями. Он всё продумал. Стоило только крышке отпасть, а розе – появится на свет из коробки, и Шарлотт была готова поклясться, что та выглядела знакомой ещё до момента, когда она дочитала записку до конца. С любопытством она заглядывает в цветок, видя еле заметные лица в жидкости, где в центре – собственное лицо. Цветок она откладывает в сторону со всей осторожностью, не смотря на то, что ей было сказано о пробивающей стены силе.
С самой первой строчки его письма Эстер чувствует, как вновь начинает переживать те моменты, когда Эван ещё был здесь. Вот он забегает на веранду, вот – встречает её в больнице. Строки путаются между собой, и она скачет между предложениями, то возвращаясь в начало письма, то следуя оттуда, где остановилась. Воспоминания Андерсона, которыми он поделился с ней восстанавливаются вместе со словами Эвана в одно целое. Он боялся, что она посчитает его предателем только потому, что она была предназначена его другу? Нонсенс. Шарлотт чувствовала, словно в голове, в её собственной голове звучит его голос и ей хотелось подняв взгляд перед собой увидеть эту бестолковую голову, чтобы ответить ему на каждую строчку. Ей было жаль, что она поверила в историю с Трэверс больше, чем стоило, а точнее, придумала всему этому собственный конец.
«Я тебя люблю»: шепчет она себе под нос его слова, а затем несколько раз повторяет их в своей голове с промежуточным «Нет, нет, нет» чувствуя, что хочется кричать. Она знала, она всегда знала – и это бы, казалось, ничего не должно было менять, потому что она чувствовала к нему тоже самое. И теперь, когда она ничего не могла сделать, ей хотелось упасть на колени, хотелось громко кричать от собственного бессилия, потому что Эван Маккензи, которого она читает в письме был ещё в сознании. А теперь?
Она не в силах справится сама с собой, и глаза застилаются слезами быстрее, чем она успевает смахивать их, падая каплями на письмо. Уолш вскидывает руки, чтобы не дать чернила расплыться и скрыть от неё, возможно, ещё какие-то вещи, а последние строки, последнее «С любовью» бьёт по ней больше всего. Шарлотт резко вскакивает с места и бежит в сторону дома Питера, пробивая замкнутую дверь волшебством и спотыкаясь бежит к тумбочке, о которой писал Маккензи, роняя себя на кровать, не замечая лёгкого запаха женского парфюма – Элена не обидеться за то, что та проникла в старый подвал, где жил её кузен, она поймёт, она всё понимает.
В тот момент Чарли никого не хотела видеть. Никого, кроме одного человека
И возможно, она уже никогда не сможет сказать ему, как сильно любит его искренне, со всей той невинной любовью, которую всё это время скрывала от всех.

— Ты не понимаешь, мы должны...
— Шарлотт, ты что, сдурела?! — громкий голос младшей сестры перебивает её, пока Чарли то и дело бросая взгляд на часы, ходит по комнате. Только что они обе лежали под одеялами, но только старшая из близнецов даже не переодевалась, зная, что совсем скоро ей придётся покинуть дом на время, — Вам было сказано, что ничего нельзя с этим делать, он не проснётся, если вы...
— Замолчи. Замолчи, и послушай меня, — Чарли хмурится, наконец, останавливаясь и поворачивая голову к Джозефине, сидящей на кровати с сжатыми на груди руками, — Если у нас есть хотя бы шанс, один маленький шанс помочь ему выйти из его проклятого сна – я должна быть там. Если я могу хоть как-то помочь, я буду там. Ни ты, ни родители, ни какая магия не остановит меня перед тем, чтобы выйти из этого дома и оказаться в больнице святого Мунго, — она вздыхает, чувствуя, как повышает тон, — Я хочу чтобы он вернулся.
— Чарли, я понимаю, все хотят, чтобы...
— Ты не понимаешь.
— Так объясни мне!
Уолш застревает взглядом на светловолосой копии, смотрящей на неё со всем испугом и непониманием. Между ними никогда не было недопониманий. Эван Маккензи был для неё другом, близким человеком, и она знала, что волшебница переживала точно также, как и вся улица. Однако, она не понимала её так, как Элена; и не смотря на слова целительницы Трэверс или Вильгельмины, которая сказала, что им ничего не остаётся кроме как ждать...
Она больше не могла ждать.
Они не могли сидеть сложа руки – Скай была права. И даже если Уолш ничем не могла помочь, она должна быть там.
— Стой, Чарли, остановись, ты...
— Всё будет хорошо. Я обещаю. Я скоро вернусь, — она делает паузу, мягко улыбаясь сестре, — Не говори родителям, где я – они сойдут с ума, — нормально ли это, влезать в отношения чужой семьи? Уолш не хотела знать, чтобы сказали на это близкие Эвана. Как бы отреагировал его отец, а мать? Не случится ли так, что сейчас они натолкнутся на кого-то из них в палате Маккензи? Стараясь не забивать себе голову этими вопросами, Шарлотт не покидает комнаты и со всей аккуратностью аппарирует туда, где стены стали роднее собственной комнаты за последние месяцы.
Она находит свою компанию довольно быстро – сначала Лекс, затем Элена. Находясь около палаты Маккензи она чувствует, как у неё перехватывает дыхание и потеют ладони. Она была здесь; не могла дотронуться до него, не могла достучаться и это делало ей невероятно больно, но она всё равно приходила в надежде, что что-то изменится. И теперь... Теперь, когда она стояла здесь с мыслями, что они, возможно, что-то могут поменять – становилось ещё тяжелее. А если нет? А если он не проснётся, если они сделают хуже, если
— Вы готовы? — она уверенно кивает головой.
— Элена, у тебя будет мало времени и всего-лишь один маленький шанс, — голос Лекс звучит уверено и твёрдо, стоит им подойти к спящему Эвану. Они обступают его кровать, и она была готова поклясться, что чувствовала дыхание и сердцебиение каждой из них. Если бы Маккензи только знал, что сейчас происходило здесь...
Он знал. Пожалуйста, он ведь всё ещё здесь, он слышит, он должен
— Давай! — барьер падает и Уолш делает всё возможное, чтобы не оттолкнуть в сторону единственную, кто может вытащить его из сна в сторону, чтобы попробовать самой. Ей кажется, она справится не хуже; но Шарлотт остаётся стоять стоять на месте, слушая бормотание Элены, и, действительно, ощущая магию, происходящую между ними двумя. Это было... Словно тонкая невидимая нить, что оплетала их обоих, и малейшее лишнее действие, движение или вздох могли всё испортить. Проходит очень короткий отрезок времени прежде, чем она слышит за своей спиной стук двери и неожиданный крик:
— Что вы делаете, что вы..!
— Мистер Маккензи, остановитесь!
— Отойдите от моего сына! — она была уверена – мужчина просчитал все шансы, вслушиваясь в слова той единственной женщины, которая вообще могла бы помочь. Хотел ли он сделать что-то, когда она говорила, что нужно только ждать? Думал ли, что может попытаться и сам вернуть Маккензи? Книги Алистэра, отца Эвана, заслуживали своего прочтения, и вчитываясь в каждое предложение, она знала – он видел многое. Он знает о многом. Но он был бессилен тут; но не они.
— Эван, — не слыша разговоры и крики, которыми мгновенно наполняется палата, Шарлотт делает шаг к его кровати вперёд, уже понимая, что она мало что изменит, но всё равно перехватывает пальцами его ладонь не поднимая руки, чтобы смахнуть быстро появляющиеся дорожки на щеках, — Эван, пожалуйста, вернись, — она знала, что у неё есть секунды прежде, чем их всех вышвырнут отсюда; и хотя бы за это мгновение она вновь сможет прикоснуться к мужчине, которого любила всем своим сердцем.

Подпись автора

I won't let you down
so — please — don't give me up

because I would really, really love to stick around

Шарлотт боялась так мало всего. С высоко поднятым подбородком и задиристым взглядом, ставя руки в бока, прямо как в детстве, всем своим видом она показывала, что никому нет дела со глупых страхов; и она всегда сможет сделать шаг вперёд, если это поможет доказать друзьям, что здесь нет ничего опасного. Да она смеялась в лицо опасностям! До тех пор, пока вы не вписались в шеи людям и щеголяли в чёрной мантии с красным подкладом (не путать с мантией Гриффиндора, она лучше!), Уолш будет дёргать вверх одну бровь и усмехаться, не считая, что тут есть чего боятся.
И так было; в большинстве случаев, именно волшебница делала какие-то глупые поступки, не думая о последствиях. В конце концов, стала бы она иначе следовать своей мечте стать драконологом? Ты должен быть или безумцем, или храбрецом, а в ней прекрасно сочеталось два этих параметра. И всё же...
Стоя перед постелью Эвана Маккензи и держа его за руку думая, что это вполне может оказаться, Уолш боялась, как никогда в жизни. Детские переживания, школьные переживания, семейные ссоры или рабочие ужасы: всё это меркло по сравнению с тем, что могло произойти дальше. Если он не откроет глаза. Не скажет слова. Не проснётся. Шарлотт Эстер Уолш, действительно, хотела бы приукрасить; поверить в слова самого американца, где он говорил, чтобы она перевернула эту главу, продолжая жить. Но как и в любой ситуации, находясь здесь и сейчас, она не могла не преувеличивать драму в своей голове. И по этой же причине она не могла остановить ни слёз, ни страха за его жизнь.
На одно мгновение время остановилось. Ей казалось, что оно и раньше так делало – всё это время, пока он отсутствовал, но только сейчас она понимала, что дни сменяли друг друга, как и месяцы, ситуации и люди вокруг неё. И сейчас ей казалось, что даже пыль замерла в воздухе. Шарлотт скользила взглядом по его похудевшему лицу, словно закрой она глаза сейчас, и Эван пропадёт, а посмотри волшебница на руку – и сквозь пальцы лишь заскользит песок. Она слышала только негромкий звон в своей голове, он же мешал ей слышать слова мистера Маккензи, Лексы, Элены или Трэверс. Шарлотт не отвела взгляда, но при этом, не сразу поверила в встрепенувшиеся веки и еле слышный шепот.
Однако, ей не нужно было слышать, чтобы понять, что именно он сказал.
— Эв... Эван, — Уолш не верит, — О Мерл... Эван! — громко повторяет ведьма, и в ту же секунду комната вновь наполняется звуками, словно у неё из ушей вытащили затычки или же она вынырнула из под воды. Оставалось бы только прокашляться и начать глубоко дышать, но у неё и без этого были проблемы, потому что секунды облегчения, что подкрались с существующим в сознании американцем начали уходить, стоило только, — Мис... Мистер Маккензи, он задыхается! — обернувшись на женщину, испуганно произносит гриффиндорка, уже готовая опустить вторую руку на его ладонь, будто это как-то поможет, но с последним рывком он говорит то, что говорит. И как она могла не послушаться?
Дальше никакого замедления. Секунды играют друг с другом на перегонки, и вот Уолш уже не слушая саму себя, оказывается рядом с Эленой; стараясь перехватить её, волшебница ведёт девушку на выход, всё равно стараясь заглянуть себе за спину. Он выживет. Пожалуйста, он ведь должен, он ведь только очнулся! Светловолосая бросает последний взгляд прежде, чем оказаться по ту сторону двери – казалось, волшебница находилась здесь так часто, что заполнила никому не заметные трещинки на плитках и стенах коридора. Да вот только если Чарли оставалась в сознании, то её компаньон – вовсе нет. Подбегая к отцу Эвана, который ухитряется делать сто дел одновременно: и кричать, и звать Вильгельмину, и спасать свою племянницу, она скомкано произносит:
— Я п-позову колдомедиков, — хотя вряд ли они и без того не прибегут на весь поднятый ими шум. Уолш поворачивается в сторону выхода из отделения, и, действительно, не добегая до стойки видит торопящихся навстречу специалистов. Хватает одного удивлённого взгляда с их стороны, и Шарлотт указывает нужное направление, уже следуя обратно за ними, но сбавляя скорость, оставаясь позади всех. Словно из вне она смотрит на бессознательную Элену, взволнованного отца, на всю обстановку в целом, как Шарлотт чувствует, как стыд поднимается к самому горлу. Она не общалась с родителями Эвана тесно, но не заметить их каждый день в больнице, пока она навещала Питера или узнавала о состоянии американца через МакМилланов? Разумеется, они были здесь. И от мысли, что, возможно, они только что погубили их сына, единственного сына, ей хотелось забиться в угол и больше никогда не пытаться сделать лучше. Как показала практика, пока что, получалось плохо.
Все последующее, продолжая находиться в больнице, она помнит, словно сон. Элену определили в отдельную палату, ещё какое-то время из палаты Эвана доносились громкие наставления главного колдомедика, а потом наступило затишье. Волшебнице повезло уйти раньше, чем появилась мать американца со своим мужем, однако, не настолько, чтобы не узнать – он в порядке. Дышит, стабилизирован.
Шарлотт Эстер Уолш боялась так мало; но в который раз подтвердила сама себе, что жизнь Эвана Маккензи была одним из самых страшных, что они были способны потерять.
Волшебница вернулась в не спящий дом. Ей не нужно было смотреть на Джозефину, которая, конечно же, рассказала всё родителям. Ей не хотелось знать, каким чудом они не рванули в Мунго, но стоит отдать им должное. Чарли была готова к крикам, к своего рода расправе – в конце концов, не она ли пошла против правил, поддержав голландку? И всё же короткого «Он пришёл в себя» хватает для того, чтобы услышать облегченные вздохи. Сегодня улица на два дома не спала не потому, что кто-то умирал.

По меркам Шарлотт здоровый сон включал в себя хотя бы двенадцать часов, но позволить их себе часто ты не мог, хотя бы до того момента, пока в сутках всего было двадцать четыре часа. И всё же, вернувшись домой по среди ночи, подняв шуму на все помещения, она ещё долго не могла уйти спать. А когда легла, не могла уснуть. И всё же впервые за несколько месяцев она спала без переживаний или волнений, снов или дурных мыслей. Её словно вычеркнули из жизни, а затем вновь выдали, как монетку в старых играх, в которые они могли играть в доме родителей Элайджи. С другой стороны, ещё неизвестно, кому вложили в ладонь ту самую золотую монету. И ей это ещё предстоит узнать.
Она не слишком торопилась, словно назло себе оттягивая момент необходимой встречи. Быть честной, она не до конца была уверена, что ей вообще будет позволительно прийти. Дело было не в самом Эване, но его родители? Из того, что волшебница успела услышать за обеденным столом во время завтрака, Алексис запрещено подходить к палате мужчины на пушечный выстрел; грозит разбирательство, и пусть Эстер не почти никакого участия, точно также, как и не числится в больничном крыле, но это не означает, что ей всё сойдёт с рук. Тем более, теперь, когда Маккензи пришёл в себя, им нужно будет выяснить пару... Вещей. И не смотря на большое количество времени для размышлений, которое он дал ей, – хотя его никто не просил, стоит заметить, тем более, таким путём, – Шарлотт не была до конца уверена, как сказать всё то, что копилось в её голове несколько месяцев за один раз. Варианта с письмом, у неё, увы, не было. И всё же, собравшись, девушка делает шаг в камин, держа в одной руке горсть пороха, а другой придерживая сумку, волшебница чётко знает, что должна произнести.
С ночи больница ожила и наполнилась куда большим количеством пациентов и колдомедиков. С утра Чарли так и не рискнула сходить к Андерсонам, отчего брови поползли вверх, как только она узнала, что кузину Маккензи уже выписали и отправили домой. Пообещав себе, что сразу же направится к Питеру и Элене, как только выйдет из больницы, – если, конечно, они сами не придут сюда быстрее, – она узнала о возможности посещения к Эвану, неосознанно задерживая дыхания, словно она всё ещё могла сказать о том, что приёма не может быть по той причине, что юноше за ночь стало хуже. Однако, Шарлотт дают зелёный свет; гриффиндорка реагирует куда эмоциональнее запланированного и ловит на себе странные взгляды, пока не сворачивает в коридор. Пусто. Оглядываясь по сторонам, словно надеялась увидеть целую очередь, Уолш останавливается прямо перед дверью и задирает руку, сжимая пальцы в кулак. Однако стук каблучков отвлекает её и стушевавшись, волшебница убирает руки за спину, подняв взгляд и столкнувшись прямо с Мэрилин Маккензи, мамой Эвана:
— О, здравствуй! Ты... Шарлотт, верно? — светловолосая волшебница выглядела бодрее обычного. Держа в руке подставку с тремя напитками, от которых отходил пар, женщина широко улыбнулась с надеждой на то, что попала в цель.
— Да, миссис Маккензи, вы угадали, — Чарли, в свою очередь, была удивлена её доброжелательностью. Есть два варианта. Первый, где американку абсолютно не волнует ничего, что было в прошлом и что происходило с её сыном, раз он жив. Второй вариант – она беспонятия, что сумасшедший драконолог вообще участвовал в миссии по вытаскиванию Эвана с того мира.
— Ты, наверное, слышала уже? Эван проснулся! — пытаясь уловить удивлённые нотки ни лице Уолш, волшебница продолжает, — Конечно, это было опасно, то что они сделали, я совсем не ожидала, но... — бодрее, не значит менее устало. Под слоем косметики, Чарли, натасканная на такие вещи благодаря младшей сестре, понимала, что вряд ли миссис Маккензи смогла поспать нормально этой ночью; как и другие, — Ох, сейчас ведь всё остынет!
— Всё в порядке, миссис Маккензи, я не хочу вас беспокоить, — мягко произносит девушка, кивнув головой, и в знак поддержки своих слов, делает шаг в сторону, усаживаясь на скамью. Она подождёт. Столько, сколько нужно будет, даже не смотря на знания о его матери то, что у неё было желание находиться со своим сыном двадцать четыре на семь, если понадобится. Или не это происходило каждый раз, стоило Эвану напортачить на какой-то встрече? Что уж говорить о проблемах со здоровьем. Удивительно, но Мэрилин, и правда, скрывается в дверном проёме, оставляя Чарли наедине со своими мыслями. Неуверенно она мнёт край своего кардигана, отбивая своей ногой неопределенный ритм, и пугается того момента, когда дверь сбоку от неё внезапно открывается и оттуда вновь выглядывает светловолосая американка.
— Что? Вы уверены, я правда не хочу вам... — но её было не остановить, — Ну хорошо-хорошо, — она негромко хохотнула себе под нос, понимая, что всё же, второй вариант был верен. Мистер Маккензи, как и сам Эван ничего не рассказали волшебнице, или же, посчитали, что корректнее будет всё скинуть на её сестру, хотя, пожалуй, вот это было бы вверх кощунства – бедная Джозефина даже не знает, что находилась в больнице под полной луной, нарушая все медицинские законы!
Она думала, что попадала во много неловких ситуаций. Но нет. О, нет, это вряд ли могло сравниться с тем, когда на тебя поднимают три разных взгляда члены одной семьи. Мэрилин, которая выглядела весело и устало одновременно, Алистэр, знающий больше, чем мог бы, и Эван. Эван, более не лежащий в горизонтальном положении, пытающийся сказать сквозь боль хотя бы что-то, сжимая её ладонь из последних сил. Всё ещё с выступающими скулами больше, чем прежде, – честное слово, если бы он выглядел также, как несколько недель назад оказавшись со своей матерью наедине на пару часов, она бы боялась эту женщину ещё сильнее, – похудевший, но выглядящий, дайте подумать... Живым.
— Привет, — вторит она негромко, чувствуя, как вцепляется в ремень своей сумки ещё сильнее, не имея возможности отвести от него взгляд. И только голос отца Эвана прерывает её мысли, — О, нет, мистер Маккензи, ничего не надо, спасибо – я довольно плотно позавтракала, — и знающий её человек не поверит ей, потому что для десерта у Уолшей был отдельный желудок. И всё же, смогла отказаться от всего прекрасного в силу своего переживания; но недолго ей удалось сдерживать серьезное лицо, особенно, когда слышишь слова родителей напоследок. На её лице на мгновение появляется сжеванная улыбка, и приподняв ладонь ко рту, волшебница то ли кашляет, то ли усмехается себе под нос.
Он первым подаёт голос, но она не может выдавить из себя ничего, кроме неловкого кивка головы. Оглянувшись ещё раз – что, боится увидеть Маккензи старших за спиной, сделавших вид, что вышли из помещения, а на самом деле нет? – она делает неспешные шаги вперёд, концентрируя своё внимание на всём, кроме Маккензи, всё это время пытаясь подобрать фразу, с которой она начнёт. Что же, в этот раз он опять её спасает.
— Я не уйду, Эван, — она отвечает сразу, подняв на него взгляд, встречаясь с его улыбкой и борясь с чувством дежа вю, — По-крайней мере, пока ты сам этого не захочешь, — и девушка не была уверена, что у него не будет поводов. Выдерживая паузу, Уолш приоткрывает рот, незаметно делая вдох-выдох, а затем спрашивает, — Как ты... Как ты себя чувствуешь? — в конце концов, она не была близким родственником для того, чтобы узнать о состоянии больного чуть больше, чем ничего, а спрашивать у кого-то ещё, кроме Трэйси МакМиллан, которой, она была уверена, было сейчас совсем не до проблем Уолш, у неё не было возможности.
Однако, волшебница подходит ближе и опускается на стул, стоящий у его кровати и осторожно опускает свою сумку на пол. Поправляет свои волосы. Снова дёргает край кардигана. Кладёт руку на своё колено, останавливая тремор ноги.
— Я даже не знаю, с чего начать? — подав голос, произносит девушка, улыбаясь на один бок и посмотрев на волшебника, — Не то, чтобы я не представляла все возможные варианты этого разговора, но, хочу поздравить тебя, Маккензи – ты умеешь... Поставить девушку в тупик, — она вновь кашлянула, — Думаю, твои родители или успели, или успеют провести тебе взбучку о том, на что ты пошёл ради своего друга, — и казалось ей, что это ждало его впереди, потому что иначе кто бы ему приносил кофе в постель, если находился в состоянии максимальной злости? — Но ты должен понимать, что я бы с радостью встала бы в очередь, чтобы отлупить тебя, — до конца определить то, что крутилось в голове Чарли, слушая тон разговора, было сложно. Честно говоря, прокрути она в голове все свои слова, она бы давно заехала сама себе по лицу. Это она хотела сказать? Сидя около Эвана Маккензи, она не не испытывала все те чувства, которые он вызвал в ней своим присутствием; быть честной, они только усиливались с каждой секундой, и пожалуй, только последние нотки нормальности удерживали её от того, чтобы не накинуться на шею волшебнику и утопить его во всех эмоциях, которые она испытывала всё это время. Хотя, стоит отметить – слёз достаточно. Она бы ещё очень долгое время не хотела [float=left][/float]чувствовать, как мир утопает в солёном море, созданном её руками.
Она замолкает вновь, но совсем ненадолго.
— Эван, прости меня, — её пальцы дрогнули и она сжала кулачки на своих коленях, на миг опуская взгляд вниз, но затем вновь дёргая подбородком выше, смотря прямо на него, — Прости меня за то, что меня не было рядом, когда ты вернулся. Я сбегала снова и снова, не давая тебе шансов оправдаться, думая, что... Я злилась на тебя, но сейчас понимаю, насколько по-детски вела себя,— она больше не планировала убегать. Так много глупостей было сделано её инфантильным поведением. Ведь когда он вернулся, ему, наверняка, нужна была поддержка; а что делала она? Отскакивала, как от огня, как последняя трусиха, боясь правды, которую, в итоге, придумала сама себе! Как делала это и раньше, и повторяла свои ошибки снова и снова. Ей было стыдно и искренне жаль, и пусть она понимала, что её существование рядом с Маккензи не остановило бы его от того, чтобы помочь Питеру, но всё же, может, ей удалось бы исправить другие вещи.
— Ты пропустил мой день рождения, — внезапно скакнув с темы, говорит Чарли, прикусив нижнюю губу, — Но Элена передала мне твой подарок, — гриффиндорка не стала брать с собой розу, оставляя её на прикроватной тумбочке, около фотографии, где они стояли все вместе – самые счастливые на свете, — Она великолепная, Эван, — её лицо трогает мягкая улыбка смешанная с ребяческим восхищением. Волшебница опускает взгляд вниз, встречаясь с его ладонью; медлит, но поднимает пальцы от своего колена и кладёт сверху его кисти, — Спасибо. Я уже воспользовалась и вложила туда несколько воспоминаний, о тебе, — шепча она добавляет, — О нас, — у неё было много тёплых воспоминаний, которыми драконолог мог делиться со всеми, не боясь, что их кто-то увидит. И всё же, она хотела отделить друзей от них; сделать её ещё более особенной, чем она уже была. Такой же особенной, каким был для неё молодой человек напротив.

Подпись автора

I won't let you down
so — please — don't give me up

because I would really, really love to stick around

Шарлотт Эстер Уолш плохо умела в разговоры. Быть болтушкой, обсуждающей лучшие беговые дорожки в Бостоне – пожалуйста. Закусочные, рестораны или места, где можно перехватить два хотдога по цене одного – до бесконечности. Говорить не замолкая, громко смеяться и шутить шутки, понятные только ей самой или же в редких случаях делиться самым сокровенным, освобождая человека от гнета плохого настроения, давать почувствовать, что вот она, тут рядом.
Однако почему когда дело заходило до собственных чувств, собственных проблем или переживаний, она не могла связать и двух слов? Чарли думает, что говорит понятно, рассуждая о цветке, благодаря за подарок, извиняясь за своё поведение, и всё же, не пройдёт и нескольких минут, как она уже не будет знать, как исправить непоправимое.
Бегая по его лицу, то и дело она подмечает двухнедельную паузу в его жизни. Эван и после своего приезда выглядел несколько похудевшим и побледневшим, что же говорить сейчас, не смотря на еле заметный румянец на щеках волшебника, доказывающий, что по его жилам течет кровь. Не смотря на знание, – вот он, живой, не пытается откинуться назад и начать задыхаться, – всё же девушка коротко выдыхает, слыша о его состоянии. Отмахиваясь рукой и качая головой из стороны в сторону, Чарли опускает глаза, вновь воспоминая картину вчерашнего дня. Она открывает рот, но тут же захлопывает его, не желая поднимать эту тему, хотя бы сейчас. Не смотря на то, что у этой истории вышел лучший исход, но всё же, после ночи переосмысления, Уолш понимала, насколько большой и, к сожалению, без безрассудный, шаг они сделали для того, чтобы вернуть Маккензи. В конце концов, он мог бы не проснуться или они бы сделали ещё хуже, забивая сознание американца в самые недры разума. Или проснувшись, он мог бы не смочь дышать. Он бы умер, и как правильно сказала колдомедик, это была бы их ошибка; они бы убили Эвана Маккензи. Шарлотт старается проглотить застрявший в горле ком, и вновь дёргает глаза вверх. Он был жив, а его короткие смешки и ухмылки возвращали её в состояние покоя, не каждодневного размышления о том, что будет завтра. В каком-то понимании, у неё не было сомнения в том, что он поправится. Мерлин, он, практически, вернулся с того света! Если это нельзя назвать Чудом, о котором так часто говорят магглы, обращаясь к небесам, тогда как это назвать по-другому?
И всё же, она не может хлопнуть по коленям, громко засмеяться, толкая его кулаком в плечо и радостно начать говорить о том, что он пропустил за это время. Шарлотт сидит скованно, словно сдвинься она с места, и с ним что-то случится, и водоворот событий, от призыва помощи до сидение долгим днём в больнице в ожидании хоть какого-нибудь ответа вновь закружат её. И ладно она – это полбеды; вокруг них было достаточно людей, переживающих за волшебника даже сейчас, когда он пробудился и не выглядел умирающим.
— Как я могла не прийти, Эван? — удивлёно дёргая бровями, спрашивает девушка, широко раскрывая глаза. Дело было не в том, что он... Был здесь. Конечно, больница имела в этом свою процентную долю, но всё же, сколько времени нужно человеку для понятия о совершенной ошибке? Чарли, пусть и была далекой от всех определений нормальности, но всё же, не смогла бы делать на лице задницу, тем более с имеющимися доказательствами о том, что она совершила ту ещё глупость, придумывая в своей голове небылицы. Она хотела видеть его две недели назад; хотела видеть на протяжении всего времени его отсутствия, и возможно это чувство притупилось в момент злости, и всё же, она явно не желала, чтобы Эван Маккензи навсегда пропал из её жизни. В таком случае, к своему третьему десятку Шарлотт осталась бы не только без брата с сёстрами, лучших друзей, но ещё и бабушек с дедушками, родителями и... Пожалуй, всем окружением, что хоть когда-нибудь или попадал под горячую руку Эстер, или же делал что-то, чтобы получить от волшебницы взгляд «Келпи найдёт и сожрет тебя, будь уверен.»
До последнего она не знает, что сделала не так. Не понимает, что сообщая: про семью, про то, что накинулась на него с кулаками, резко сворачивает на совершенно другую тему, извиняясь и благодаря, не делает лучше. Не делает лучше по той простой причине, что в её слов нет никакой конкретики, однако, Шарлотт упорно думает, что есть. Вот же она! Она говорит, что поместила туда их воспоминания, потому что они важны, потому что Эван важен. Извиняясь, она напоминает о том, что пообещала поздней зимней ночью, о том, что всегда будет рядом с ним, и не нужно быть гением для понимания, что речь идёт явно не про типичную дружбу. В конце концов, Шарлотт Уолш держит его за руку, и если для всех остальных это мог бы быть лишь жест вежливости, что же... На следующий день рождения подарите ей книгу о том, как говорить прямо всё, что крутится на уму, а не обходить темы, словно наступи она на подводный камень, и это окажется огромный гейзер, что поднимет её прямо к Солнцу, лучи которого её и сожгут.
— Есть куда лучшие воспоминания, с которых можно начать, — чувствуя себя более расслабленной, волшебница смеётся, протягивая слова загадочно, а затем открывает рот, чтобы продолжить говорить, и даже успевает сказать «На самом деле, мне пришлось разложить все воспомина...» однако останавливается, стоит ей увидеть лицо Эвана. А точнее то слёзы, тонкими ручьями скатывающиеся по его щеке, пока тот крепко сжимает её ладонь, которую теперь она не была готова отдёрнуть ни под каким предлогом.
Одними губами она произносит его имя, смешивая на лице эмоции удивления и переживания. Если это было не то, о чём он планировал в этот момент и был растерян, стоит подумать, что чувствовала Уолш, явно не ожидавшая, что сможет... Это ведь была она? Она заставила почувствовать его что-то, отчего он начал плакать? Потом что если на самом деле под одеялом кто-то невидимый кусал его за пятку, и это были слёзы от боли, ему стоит прямо сейчас сообщить об этом, чтобы Шарлотт выкинула эту тварь в окно. И всё же, не смотря на попытки определить, что она сделала не так – тщетно. С другой стороны, кажется, Маккензи не планировал задерживаться с объяснениями.
Вот что самое забавное – идя сюда со знаниям о чувствах Эвана к ней, она словно выкинула из своей головы логичную мысль, что сам волшебник не в курсе о её собственных мыслях по этому поводу. Шутя по поводу очереди, – в самом деле, до его лица ещё нужно дотянуться, чтобы хорошенько вдарить, – сообщая о дне рождения, на котором американец отсутствовал явно не из-за собственного желания, она... Она знала, что ему жаль. Жаль за то, что он сделал со всеми, и объективно глубоко внутри она понимала, почему он поступил так, как поступил, не смотря на все те громадные риски, которые встали перед ним. Стоит ли отметить, что перед Эваном Маккензи нужно снимать шляпу, потому что он справился с этим сам? Зная о реакции родителей мужчины, которые ворвались в больницу, они были не на его стороне. Помня реакцию миссис Андерсон – и она не вставала рядом. Елена не была в курсе о том, что он планировал что-то сделать с собой, отчего и она не могла помочь ему со всеми переживаниями, которые, Шарлотт была уверена, явно присутствовали на его сердце. И это она перечислила только тех, кто непосредственно касались его по родству или же по прямой касательной шли до Питера, которого он и спасал. И разумеется, если бы он мог, то вручил бы ей подарок самостоятельно.
— Подожди, Эван... — шепчет она, но поезд не остановить. Её руку выпускают, и инстинктивно она сжимает ткань под своей рукой, не отводя взгляд от волшебника в сторону всё то время, пока он говорил. Она замечала и то, как он дёргал руками, тряс головой, без сил пожимал плечами. Светловолосая с силой прикусывает свою губу, прижимает коленки друг к другу, вжимает голову в плечи, словно говоря это, он на самом деле отсчитывал её; нет, конечно нет, и всё же, она чувствовала невероятный стыд, невероятную злость на саму себя, потому что не каждый был способен заставить Эвана вывалить на тебя такой поток слов.
В больничной палате и до этого казалось, что время течет медленнее, чем на улице. Стрелки часов лениво перемещаются по круговой, за дверью еле-еле слышно скрежетание колясок или перемещающихся кроватей, разговоров колдомедиков, лучи солнца неподвижно падали на край кровати и на данный момент кресло, на котором долгое время по очереди спали родители американца. Слушая Эвана, время фактически остановилось для неё. Шарлотт не слышала бешено колотящееся в груди сердце, не чувствовала сбившееся дыхание и подкатывающий к горлу очередной ком, ворох мыслей, носящийся из стороны в сторону, громко трубящий тревогу от незнания, что делать, что сказать, как...

I just wanna know how you feel
want a love that's so proud and real

you make me wanna go out and steal
I just want it fuh you, I just want it fuh you

— Нет, — словно не говоря целую вечность, её голос предательски хрипит и нахмурив брови, она дёргается вперёд, словно это поможет ей говорить, — Эван, пожалуйста, — она говорит так, словно он не просит её уйти по собственной воле, а выгоняет из палаты от злости и нежелания видеть её. Волшебница, действительно, поднимается с места, но только для того, чтобы пересесть на край его кровати. Почти сразу же она она усаживается ещё удобнее, оказываясь не на последних десяти сантиметров, с которых её было бы возможно скинуть за считанные секунды. Прохладными пальцами, – обычно так случалось при волнении, когда конечности Шарлотт остывали за мгновение, словно кровь ползла в противоположную сторону на помощь громыхающему сердцу, – она дотрагивается сначала до его рук, груди, а затем прикладывает их к его лицу, осторожным движением стараясь остановить поток его слёз.
— Эван, я... — пауза, — Пожалуйста, прости, я не хотела хоть как-то надавить на тебя – ни родителями, ни подарком, ничем, я просто... — нервно дёрнувшись вперёд, она подсаживается ещё на пару сантиметров вперёд к нему, продолжая делать упорные попытки остановить не останавливаемое, — Я здесь не потому, что с тобой что-то случилось. — Она дёргает головой, сведя на мгновение брови, а затем быстро тараторя, — Точнее, по этому поводу тоже, но я вовсе не зашла ради банальной вежливости, чтобы в итоге выйдя за дверь и выдохнуть, смахивая воображаемый пот со лба. Мерлин, Эван, кто в своём уме так вообще готов поступать! — были бы её руки свободны, она бы с удовольствием хлопнула себя по бокам для пущей убедительности, однако решает, что, возможно, доведёт Эвана до куда худшей реакции чем сейчас, если продолжит молчать о самом главном:
— Эван, я люблю тебя, — упираясь в него взглядом, светловолосая дёргает уголками губ, выпаливая слова на одном дыхании, опуская ладони на его шею, — Я пришла сюда, чтобы извиниться за своё поведение и сказать то, что не смогла, узнав об этом от тебя впервые, — слышать это от него вслух было удивительным; но она никогда не сможет забыть себя на ступеньках перед домом в Бостоне, крепко сжимающей его письмо. Быстрым движением англичанка дёргает ногой, тем самым виртуозно подкидывая сумку, и подтягивая её к себе, осторожно, словно это было сокровище, вытаскивает плотный конверт, — Заводя разговор про подарок, я хотела сказать тебе об этом тоже. Елена передала мне твоё письмо, — опуская сумку обратно, волшебница оставляет его рядом с собой, находя его руку и крепко сжимая его пальцы:
— Я поступила очень глупо. Я вновь придумала то, что не было правдой, закрылась, и не дала тебе возможности объясниться. И тогда, когда нужна была тебе – не оказалась рядом. А когда появилась в больнице – было уже слишком поздно. Это мне очень жаль, Эван. Я знаю, всё, что ты сделал – не из-за явного желания отправиться на тот свет, я всё прекрасно понимаю, — её голос то тараторит, то становится медленнее, выделяя нужные слова. Она смеётся, поднимая взгляд в потолок и прикрывая глаза на мгновение, — Теперь моя очередь обещать тебе, что я заплачу, если ты не перестанешь, — а она, будьте уверены, научилась за это время не сдерживать эмоции в своей душе. Шарлотт внезапно дёргается вперёд, рухнув на его грудь, шумно вздыхая:
— Я безумно рада, что ты в порядке и я невероятно горжусь тобой, Эв, — глухо говорит девушка, а затем замолкая на несколько мгновений поднимает голову, оказываясь прямо перед его лицом:
— Что если я скажу, что тогда, когда я залезла к тебе в окно спальни, когда мы тестировали на мне ногу, когда ты громко пел песни или подарил мне розу на Барбадосе, когда всегда садился рядом на любом празднике, и ещё так много моментов «когда», я очень хотела, чтобы ты поцеловал меня, — глаза в глаза, и та самая улыбка, делающая Шарлотт собой, — Ты попросишь меня пойти успокоиться спрятав голову под одеяло или вылив на себя воду из под цветов? — с самого начала она прекрасно знала, что хотела сказать; осталось только надеяться на то, что Маккензи не предложит третий вариант, где она должна будет остудить себя в душе. Может даже воспользоваться тем, что был в его палате, да бы поскорее выкинуть из своей головы неугомонные мысли.

Подпись автора

I won't let you down
so — please — don't give me up

because I would really, really love to stick around

«Перестань, ты ничего не сделала» — а она могла уверить Эвана, что сделала достаточно дерьма. У неё нет времени задуматься, но не вырывайся бы из неё поток слов для того объяснений, и будь шанс просто сесть на стульчик, Уолш бы вспомнила все те случаи, когда не слушала, забывала, делала всё по своему, наплевав на чувства окружающих. Если задуматься, дело было не только в Маккензи – она поступала так со многими: начиная от родителей, которым с самого детства приходилось ходить за одной из близнецов с веником, собирая всё то сломанное и уничтоженное, до чего смогли дотянуться её ручки и заканчивая самыми близкими людьми, Эваном. Шутки шутками, но спустя годы, оборачиваясь назад и смотря на свою симфонию, она понимала, почему мать разозлилась в тот день, стоило им перешагнуть порог их дома. И всё же обычно извинения проскальзывали вскользь – конечно ты поймёшь! Конечно, забудешь! Да это же была ерунда, шутка, неудавшийся эксперимент.
Шарлотт поджимает губу на мгновение, тряся головой в отрицании. Самое ужасное, что она знала – это был ещё не конец. Впереди ещё будет столько возможностей, о которых она даже не подозревает! Наверное, будь у неё совсем другая сила, всё, к ему прикасалась бы Шарлотт Уолш взрывалось бы к чёртовой матери; повезло, что у неё оставался ещё малый процент концентрации в крови?
И всё же, как она не планировала выходить за пределы этого помещения, и сам Эван не желал гнать её, не смотря на всё, что было до этого.
— Стоит тебе напомнить, что я всё делаю совсем по-другому, — что было самой настоящей правдой. Там где люди шли прямо, Шарлотт была готова показать все свои возможности стояния на руках, где ели вилкой она использовала пальцы в качестве китайских палочек, а говорили от чистого сердца – ломалась и подбирала слова с трудом. Чарли нельзя было считать особенной, – она была уверена, что среди миллионов людей, наверняка нашёлся бы кто-нибудь куда более сумасшедший и несносный, – и всё же, учитывая обстоятельства, слова о собственной нормальности вызывают лёгкую ухмылку на лице.
Выдавая слово за слово, она не замечает, как сердце, пусть и начинает биться сильнее, но чувствует себя намного легче, точно также, как и ком в горле, что рассасывается под её сбивчивый голос. Извиняясь, стараясь поддержать, говоря о собственных чувствах, Шарлотт не специально пропускает мимо ушей громкий вопрос, потому что тут же хотелось переспросить тот же самый в ответ. К этому они ещё вернуться, но пролетающая мысль звенит в ушах – может, она не должна была знать о существовании этого письма? Елена ошиблась, и есть, на самом деле, другая Чарли, которой оно было адресовано, и расписано по полочкам, что нужно в случае магического взрыва, например, рыдать и есть перья из подушки, чтобы хоть как-то заглушить собственное мычание?
— Я хорошо держусь на воде, так что, — вряд ли её слова можно разобрать, с учетом того, что она бубнит их в его грудь, чувствуя прикосновение к своей макушке. Шарлотт, наконец, расслабляется, отпуская зудящие в голове мысли. Зуд оставляет её в покое, как и ежедневное желание метать из стороны в сторону в поисках правильного ответа и решения – что делать, что сказать, как быть. Та тяжесть, что она наложила на саму себя, спадает, и такое чувство, что подуй ветер, и он сдует её в сторону! Настолько лёгкой она стала относительно почти трёхмесячной разлуки. Может, поэтому к ней так быстро возвращается игривость, что так долго заставляла себя ждать?
— Думаю, наоборот, вода стала бы куда более необычной на фоне всего остального, — а являясь одержимой странными идеями, Шарлотт могла бы ещё и оскорбиться, что на неё была вылита вода, а не ожидаемое шампанское! Качая плечами вверх-вниз, волшебница хихикает себе под нос, а затем и вовсе дёргает подбородком вверх – или заставлять Эвана Маккензи жить тяжелее в хорошем ключе не должно было вызывать у неё чувство гордости? — Ну, ты знаешь, у меня много талантов, — шепчет она, — Правда, не думаю, что сейчас мы должны говорить об этом, — кладя руку ему на грудь, она слышит неровное сердцебиение, усмехаясь. И дело было не в том, что она не могла поставить себя на его место – Шарлотт стояла чуть ли не на ступеньку выше, и с каждой секундой: с его прикосновением к её лицу, устремленным взглядом в её глаза, слова, сказанными с придыханием, понимала, что или в помещении становилось слишком жарко, или это всё американец и его способности вызвать в ней ураган эмоций с щелчка пальцев.
Шарли давно призналась себе – она любила Эвана. Сначала думала о лёгкой влюбленности, что не мешала их дружбе, потом, что всё больше и больше утопала, – или хотела утонуть? – в происходящем, и, конечно же, от его решения не становилось проще. И всё же, он здесь. Здесь, перед ней, спасший своего лучшего друга, очнувшийся и, кажется, не планирующий покинуть этот мир в ближайшие... У Маккензи был какой-то лимит на выживаемость? В конце концов, Уолш лучше всех знала, что такое уходить и жить одним днём – или кто-то забыл, кем она работала?
Стоит ему коснуться её щеки губами и она словно специально наклоняет её в нужную сторону, а виска и Шарлотт жмурит один глаз, шеи – девушка неровно выдыхает, неосознанно подбирая пальцами ткань его рубашки на груди, а прежде, чем у неё появляется возможность высказать всё что волшебница думает в коротком «Эван!», он вновь оказывается прямо перед её лицом. Вечно взрывающаяся, громко говорящая, требующая к себе внимания, можно сказать – она добилась того, что хотела. Освободившееся ранее место на больничной койке, уже было занято – ведьма прильнула к волшебнику, словно останься между ними хотя бы миллиметр, и быть беде. Это было то самое мгновение, когда сознание Чарли полностью замолчало, перестав скакать с места на место, переживая обо всём и даже больше.
Быть здесь, сейчас, находиться именно в этом моменте... Если бы у неё была возможность выбирать для себя самое яркое воспоминание Патронуса, это было бы оно. Хотя, в таком случае, сколько их ещё ожидается впереди?

Boy you got my heartbeat runnin' away
Beating like a drum and it's coming your way

Шарлотт вздыхает, словно ещё секунда – и она была бы лишена воздуха насовсем. Волшебница не сразу понимает, что происходит, и глупо улыбается до того момента, пока его серьёзность не завладевает её вниманием. Шарлотт прижимается к нему горячим лбом. Её щёки, в прочем, тоже горели – она могла поклясться, что видела это, стоило опустить взгляд и заметить кончик своего носа.
— Ты просто?.. — ведьма удерживается от того, чтобы закончить своё собственное предложение миллион и одной вариацией. «Но всё же сомневаешься?», «Не думаешь, что это правда?», «Хочешь вызвать во мне очередную паническую атаку своей внезапной серьёзностью?» Однако шутка или нет, но даже волшебница умела держать язык за зубами в тот момент, когда видела, что момент не ждал шутки. Чем больше молчит Маккензи, тем с большим волнением она смотрит на мужчину, сбитая с толку. И ведь в её голове даже не возникло... мысли, о чём именно он хотел её спросить. Всё ведь хорошо: она здесь, он здесь, все живы, поговорили, кажется, их поцелуй тоже был не самой плохой идеей, – или может передача слюны изо рта в рот становится противней, когда эта мысль щёлкает в голове? Нервно она смотрит в его бегающие глаза, прислушиваясь к его дыханию, уже готовая выкрикнуть нервное «Да что случилось, Эван!»
Можно только порадоваться тому, что он не выдерживает ещё пары секунд молчания.
Становится ли ей легче от сказанного? Гриффиндорка хмурит взгляд, смотрит в сторону того самого «друга», которого игнорировала всё это время – ещё с того момента, когда Эван, фактически, нервно прокричал это, отправляя её за дверь в свободное плаванье. В одно время ей приятно от мысли её необходимости рядом, но в то же время – его боязнь? Чарли перекладывает пальцы на юбку сарафана, расправляя складки на последней, задумчиво рассматривая цветы, словно находясь совсем не здесь, а где-то в своём мире. Будьте уверены, дело было не в том, что она задумалась над его словами, терзая себя вопросами «быть или не быть?»; просто ждала, когда он перестанет нести то, что её, действительно, никогда не будет волновать до того момента, пока светловолосая могла находиться с мужчиной рядом.
— Ты... Представляешь, насколько необычно, — пытаясь выкрутиться в нужном слове, она продолжает, — Было бы, если после поцелуя и всего того, что я сказала тебе, я бы всё ещё встала и ушла? — Шарлотт забирает часть волос за ухо и дёргает уголками [float=left][/float]губ, натыкаясь вновь взглядом на письмо, — Ещё мгновение, и я подумаю, что раз у меня есть официальное письменное подтверждение всего, — она хлопает пальцами по сухому пергаменту, — То и мне нужно написать такое, чтобы ты не волновался по... Эван, — не договаривая, она зовёт его по имени, хватаясь за его ладони своими, а затем Шарли начинает набирать обороты:
— Я знаю, что, возможно, подаю поводы думать так – всё ещё не нужно заглядывать далеко, и смотреть на то, что я натворила. В свою очередь, обещаю – я исправлюсь, а тебе просто не позволю думать в таком ключе, дай подумать... Никогда, — выпуская одну из кистей, она прикладывает руку к его щеке, проводя по ней пальцами и мягко улыбаясь, — Маккензи, я люблю тебя, ты слышишь? Тебя – парня с двухколёсными друзьями, самыми лучшими шутками, и, — она вздыхает, — Над нездоровой любовью мы ещё поработаем. Я хочу сказать, что, — Уолш на мгновение замолкает, уставляясь куда-то сквозь волшебника, а затем продолжает, — Я не знаю, что будет завтра, и конечно, могу только надеяться на самые лучшие исходы – так и будет, и не спрашивай, откуда я знаю. Но если нет... То я не оставлю так легко тренировки, чтобы не дать тебе возможности себя догнать, — на мгновение она возвращает себе то самое лисье выражение лица, — А может и поддамся специально, только для того, чтобы заставить тебя катать меня, пусть и в качестве проигравшей стороны.
Она вздыхает, открывая рот практически сразу же, не давая ему вставить и слова:
— И всё же, на такие официальные заявления мне ещё не приходилось отвечать, — пауза, — Тем более, положительно, — пауза, — Эван Уильям Маккензи, теперь я официально твоя девушка, — внезапно она тянет руку к своей голове, снимая невидимую шляпу, — Дай поставлю свою подпись, — и поправляя такие же невидимые очки, девушка оттягивает в сторону его руку, выпрямляя в локте, и лизнув кончик вымышленного пера, рвано расписывается, максимально представляя свою подпись... Как можно было догадаться, просто водя пальцами по его коже. Ещё и дату пишет.
Стоит спектаклю одной актрисы закончиться, как тут же она звонко смеётся, словно радуясь собственной шутке, – и почему здесь присутствует словно «словно»?! Так и есть! – а затем в несколько движений перелезает на другую сторону кровати, вновь заставляя Маккензи подвинуться, при этом, перекидывая на него свои ноги.
— И если ты скажешь хоть что-то, что заставит мои щёки вспыхнуть – тебе несдобровать, — и в первый раз в своей жизни этот был тот момент, когда она специально лезла в клетку к медведю, зная, что её ждёт. С другой стороны... иногда в отношениях приходится идти на жертвы. Так почему бы ей не стать первой?

Подпись автора

I won't let you down
so — please — don't give me up

because I would really, really love to stick around

Пожалуй, явно не Шарлотт была бы автором книги, которая расписала бы о всевозможных расставаниях и схемах, что сделать, чтобы предотвратить это. Таким человеком могла стать Джозефина, правда только в том случае, если бы смогла посмотреть на себя объективно с о стороны, а не считать, что последнее слово, сказанное в разрушенных отношениях, должно быть за ней.
Поэтому единственный вариант, который есть у Чарли, это слушать и смотреть на то, что происходит вокруг неё; учиться на чужих ошибках, и быть честной, для человека, который редко видел что-то дальше собственного носа, это было трудной задачей. Джозефина заводила отношения, чтобы почувствовать себя значимой здесь и сейчас, в то время, как старшая сестра не вступала ни с кем в связи по одной простой причины – она боялась, что это закончится. А когда она попробовала... Что же, мы все знаем об этом печальном опыте.
И сейчас, находясь меньше, чем в метре от Эвана Маккензи, у неё не было ни сил, ни мотивации, ни желания думать о последствиях. Было ли дело в том, что чувства к американцу жили в ней больше полугода, или в том, что она просто забыла снять розовые очки – всё это было не важно, потому что стоило только закрасться червячку сомнения, как тут же он перехватывал её ладонь своей, говорил то, отчего согревалось всё внутри, делал что-то, что заставляло её откинуть... любые мысли? Полностью концентрируя своё внимание на волшебнике.
Девушка кривит лицо, стоит только хитрому выражению лица появиться из-за ладони. Думая несколько секунд, она вздыхает, и складывает свои ладони в подобие трубы, а затем прикладывается к уху Маккензи:
— Пш-пш, как слышно? Я люблю тебя, Эван Маккензи, — и нет, она не стесняется. Ладно, может, немного, потому что за последние полчаса она повторила эту фразу уже больше трёх раз, а вы спросите её собственную мать, как часто она сообщает даже своей семье о своих светлых чувствах? И попросите её откинуть все те случаи, когда кто-нибудь приносил ей еду в постель – это точно не должно быть засчитано.
Выигрышный «лот» заставляет её широко улыбнуться, и наклонить голову вбок, оглядывая волшебника с головы до торса, по крайней мере, до того момента, что позволяло сделать одеяло:
— Что же, скажу, что приятно быть победителем целого аукциона, — в этом были они. Шутили, играли в какие-то свои игры, смотрели друг на друга, словно придумывая, что сказать ещё, заумного, заковыристого, что вряд ли придёт в голову кому-то другому. Эстер нравилось то, что она могла быть с Эваном... самой собой. Конечно, и ребята с улицы видели в ней эти качества, но ещё они видели только то, что девушка сама хотела показать им – сильную и самостоятельную, пробивающую дверь головой, если только попросить, вытаскивающую всех из любой ситуации и не имеющая ни одной проблемы. Маккензи за короткий срок смог увидеть, что скрывается за стеной не потому, что она позволила ему это сделать, мужчина справился с этим своими силами. В нужный момент и в нужный час можно было стать серьёзными – разве они не доказали это минутами ранее? С другой стороны, если речь заходила о таких вещах, как кто лучше станцует друг перед другом с бубном, что же... можете быть уверенными, такое шоу лучше не пропускать никому.
— Во-первых, я не пряталась, а не могла удерживать свою голову от усталости! Во-вторых, — дрогнув от максимальной близости к собственному уху, заумно произносит Шарлотт, чуть ли не дёргая подбородком повыше, — Очень даже вяжется! — пауза, — Давай, скажи, чтобы обратно пересела, — потому что его улыбка, голова на плече вместе с утыкающимся неё носом говорило совсем об обратном. Чарли пытается сдержать усмешку, сжимая губы, негромко добавляя, — Щекотно мне, — хотя дело было явно не в страхах дёргаться в сторону, тем более, зная возможности Маккензи схватить её достаточно широких размахом руки. Однако, как победить себя саму, и перестать содрогаться от каждого вздоха или дыхания в её ухо, щеку или шею?
Шарлотт прикрывает глаза, сидя молча до того момента, пока плечо вновь оказывается свободным, отчего она поворачивает голову на Эвана. Это... могло показаться ей странным несколько часов назад, дней, месяцев. Странным было даже не ощущение спокойствия и чувства, что всё получилось; а думать о том, что это было невозможно. Уолш хотела бы быть оптимистом, думать о том, что стакан на половину полон, но довольно сложно верить в собственное везение, когда стоишь на против огромного существа, превышающие твои собственные размеры на несколько тонн; или точно также, как и думать, что победа их родителей с десяток лет назад – это просто удача.  Люди могли бы приуменьшать значимость отношений, волшебники могли бы, тем более, те, кто сталкивались с опасностью каждый день – было ли у них время подумать о том, кто в кого влюблен? И всё же, Шарлотт чувствовала облегчение, окрыление и то самое спокойствие, которое искала так давно.
Не успевает англичанка отреагировать на одни его слова, как он вновь сжимает её крепко в объятиях совсем с другим выражением лица.
— Так, что я сказала? «Над нездоровой любовью придётся поработать?» Кажется, зря я не уточнила время, — она усмехается, пытаясь вывернуться и ткнуть его в ответ, но затем угомонившись, вздыхает и облокачивается на него сама, ища удобное место где-то между телом и его рукой. Уолш вновь не подавляет смешок, – вот уж явно драматичная натура, – и приобнимает Маккензи одной рукой, кладя её поверх его живота:
— Я никак не могла сосредоточиться на дне рождения, и поэтому в основном топталась где-то поодаль от всех – тогда-то меня и нашла Елена. Она вручила мне письмо вместе с твоим подарком, — должна ли она рассказать? Сама англичанка отпустила свои переживания, но будет ли чувствовать Маккензи за это свою вину. Шарлотт хмурит брови, и сразу поднимает взгляд на Эвана, словно в надежде найти немой ответ на её вопрос, — Это не было ужасно, хотя и явно не без слёз, — мягко произносит Эстер, решая, что «я практически создала озеро вокруг себя» будет не самым приятным дополнением к этим словам, — Я не теряла надежду, что ты очнёшься, но тот факт, что мы не поговорили... — пауза, и Шарлотт сильнее упирается макушкой в его плечо, — Знаешь, я перечитала его очень много раз, фактически, выучив его – твоей методике завидовал бы каждый преподаватель в моей школе. И я никогда не забуду чувство, когда читала его впервые – я могла представить твой голос в своей голове, я, практически, чувствовала, что ты рядом. И это помогло, потому что тогда я подумала, — легко отталкиваясь ладонь, светловолосая на мгновение приподнимается, смотря на юношу в упор, — Не дай Мерлин мне не дадут поговорить с тобой ещё раз – тогда Вселенной несдобровать, — широко улыбаясь, произносит Уолш боевым голосом, а затем резко роняет себя обратно на нагретое место, смеясь, тем самым, давая понять, что это действительно не то, что заставляет её грустить или переживать сейчас. Корить себя последнее, что она хотела бы от Эвана Маккензи; пожалуй, в таком случае, они смогли бы посоревноваться в кто больше плетей заслужит для себя.
Стоит отдать должное миру – он решил по правильному пути, а не перешёл Шарлотт Эстер Уолш дорогу.

I don't know what compels me
to do the very thing that fells me
I wake up, still high on you
BUT BY THE NIGHT, I'M CRASHING THROUGH, SO

Четыре недели назад она была самым разбитым человеком на свете и быть честной, Шарлотт не думала, что чувствовала столько эмоций хотя бы раз в своей жизни. Две недели назад мир развернулся на сто восемьдесят градусов, и вот она – девушка Эвана Маккензи, дайте подумать, но самого лучшего мужчины на свете?
Волшебница не заметила, как проскочили четырнадцать дней с момента, когда она пришла к нему в палату впервые после долгого молчания. Вернувшись в тот день домой, она сразу же столкнулась лицом к лицу с Джозефиной, которая не отстала от сестры до того момента, пока та полностью не раскололась. Удивит ли кого-то, что случилось это довольно быстро, тем более, с талантом Джо выпытывать информацию у любого человека вокруг неё? Пожалуй, только самый слепой, или, пожалуй, отсутствующий на улице на два дома из-за переезда не заметил, что за сутки произошли колоссальные изменения с волшебницей, на лице которой ещё несколько недель назад можно было устраивать кладбища.
Больше всего на свете она не хотела возвращаться на работу. Минуты тянулись, и она то и дело бросала взгляд на ручные часы – сколько прошло? Час? А сейчас? А может быть уже больше? Скоро обед? И если раньше она ждала перерывов больше всего на свете из-за чувства голода, скручивающего её желудок на несколько морских узлов, то теперь это означало, что у неё есть время на встречу с Эваном. Обычно обедающая в компании, теперь она сбегала каждый раз, – отчего даже получила несколько обиженных лиц! – забегала куда-то по пути, чтобы перехватить поесть и себе, и Маккензи, и устремлялась в сторону больницы. За это время даже трансгрессия стала более привычным делом, хотя она по-прежнему бы с удовольствием выбирала куда менее мгновенные, но безопасные методы передвижения. А после, возвращаясь на работу обратно, она вновь дёргала кисть повыше и хмурила брови – когда же закончится смена? А сейчас? Что, остался целый час?! Чем ближе были выходные, тем более воодушевленной становилась Уолш, потому что понимала, что сможет оставаться в палате до посинения или пока сам волшебник не попросит её куда-нибудь деться; или это сделают колдомедики больницы, и всё же, на правах близкого человека нескольким работникам, у неё было куда больше птичьих прав, нежели у всех остальных посетителей. И, разумеется, она не хотела занимать всё время Эвана ещё и потому, что понимала, что помимо неё были и другие люди, желающие проверить здоровье мужчины – начиная от родителей и заканчивая нагрянувшими американскими друзьями.
Ворвавшись в его палату совсем недавно, она напоследок выглянула из помещения, щурясь и проверяя, не было ли никаких людей, как работников, так и посетителей рядом. От неё несло мясом и прогретой булкой за километры, и сама Шарлотт не раз попадала под взгляд тёти Трэйси, чётко следовавшей всем законам больницы, – вспомнила бы она лучше себя в молодости! – поэтому лучше было лишний раз перестраховаться. Теперь же, сидя на кровати американца с вытянутыми вдоль кушетки ногами, упираясь башмаком в стоящий рядом стул, она с удовольствием наблюдала за тем, как волшебник уплетал принесенную ею еду. Хот-доги самой Уолш пришлось съесть прямо на входе в больницу, иначе бы её не пропустили дальше; именно его она показала всем вокруг, лишь бы никто не заподозрил, что у неё есть ещё одна контрабанда.
— Скажи, да?! — всплеснув руками, говорит волшебница, на секунду сосредотачивая внимание на его щеке с красным пятном, но говорит совсем о другом, — В детстве, когда мы болели, я не понимала, по какой причине нам нельзя притащить в больницу мётла – тут ведь можно было бы сделать самые улётные соревнования в коридорах! — она делает паузу, отводя взгляд в сторону двери, а затем усмехается, на мгновение проваливаясь в свои воспоминания, — Как-то мы пронесли [float=left][/float]одну сюда вместе с Джо, когда Тео посадили на карантин в отделение тёти. Что же, могу сказать, что после нескольких разбитых окон и потраченных нервов бедных пенсионеров, нам на какое-то время запретили появляться здесь вовсе, — она пожала плечами, добавляя, — Ну как, «нам.» Мне. Однако, у меня была по прежнему возможность посещать Теодора под предлогом, что я не Чарли, — хитро блеснув глазами, заканчивает свой рассказ Уолш. Правда, несколько подумав, со вздохом добавляет, — Но к сожалению, МакМиллан любит шахматы, так что, пронести метлу второй раз не имело никакого смысла, — с содроганием она вспоминала все эти бесконечные игры. Сейчас, спустя много лет, волшебница бы вновь смогла сесть за шахматную доску и сыграть партию, с другой стороны, вспоминая школьную скамью, и соревнования, которые они устраивали... В шахматах не было проблемы, как и во всех играх, в которых нужно было раскинуть мозгами; не была проблема ни для кого, кроме Шарлотт Эстер Уолш, абсолютно не имеющая возможности сосредоточиться и понять, какой тактически верный ход она должна совершить.
— Думаешь, делаю это безвозмездно? — внезапно произносит она, дёргая бровями и расплываясь в широкой улыбке. Облокотившись на свой локоть, светловолосая добавляет, — Могу тебя понять – никогда не забуду обсыпной лишай и несколько недель проведенных в больнице. После того, как я вернулась домой, мне хватило одного вечера, чтобы вернуться сюда снова, правда, в этот раз, от плохого самочувствия из-за переедания, — смеясь, Уолш кладёт руку себе на живот, несколько раз похлопав по нему, — Это был единственный раз, когда он подвёл меня, — и как раз в этот момент она слышит скрип двери, сразу же дёргая головой в сторону нежданного посетителя. Дёргаясь вперёд, пытаясь помочь скрыть Маккензи все улики, она не сдерживает широкой улыбки от внимательности Алексис. Махнув ей рукой, она дёргает бровью, стоит ей только услышать о том, что сейчас должны начаться восстановительные занятия, о которых она слышала впервые. Как, кажется, и сам Маккензи со своими нотками удивления в голосе.
— Ещё увидимся, Лекс! — успевая кинуть ей предложение в спину, произносит Шарлотт прежде, чем дверь за ней закроется. Между ними повисает тишина, и сама Шарлотт, негромко кашлянув, спускает ноги на землю, перекладывая ладони себе на коленки, и поворачивает голову на американца:
— Что же, будь я на месте шутника, то так легко бы не остановилась – боюсь, что вас могут ждать уже не лошади, а слоны. Как бы не затоптало, так что, будь осторожен, — усмехнувшись, неловко говорит гриффиндорка, подняв на него взгляд и быстро дёрнув уголками губ. Она понимала, что это было необходимо, и вряд ли что-то поменяет тот факт, что волшебница только что пришла – Эван даже не успел доесть свой хот-дог. И даже на секунду почувствовала укол совести – это ведь всё делается ради него, ради его здоровья! Даже спустя несколько дней, обдумав всё, она не посмела даже подумать в сторону мысли, где променяла бы Маккензи на кого-то, у кого есть возможность ходить; разве в этом был всеобщий смысл? И всё же, не порадоваться в тот момент, когда он смог почувствовать покалывание в пальцах ног? Опустить ноги на пол, встать? Уолш была далека от колдомедицины, и дальше базовых навыков, которые были обязательны при работе с опасными магическими существами, не смотрела, поэтому когда Вильгельмина вместе с Маккензи удивлялись происходящему, ей не оставалось ничего, кроме как радоваться и болеть за мужчину всеми своими силами, надеяться, что всё пойдут в лучшую сторону и дальше.
И всё же, хотелось ли ему делиться с ней этим? На протяжении всей своей жизни она избегала все те ситуации, где могла показаться слабой людям. Мало кто видел, как Чарли плачет, разбитые коленки не мешали ей быстро подняться с асфальта, и поскакать дальше, отбрасывая все попытки помочь ей, как и протянутые руки помощи там, где Шарлотт сама хотела со всем справиться. Что если он... стеснялся? Что если она могла сказать что-то, что его расстроит или, наоборот, разозлит?
Уолш поворачивает на него голову сразу же, когда Эван начинает говорить, и уже открывая рот, чтобы ответить ему, так и остаётся сидеть с полу-открытым, слушая всё, что он говорит. Устремляясь взглядом куда-то сквозь, голос светловолосой по началу звучит несколько растерянно:
— Я останусь? В смысле... Я могу остаться? — прокручивая его слова вновь в голове, Чарли выдыхает, и видно, как расслабляет плечи и себя саму – потому что для  неё то совсем нет проблем в том, чтобы пойти вместе с Эваном, и даже наоборот – разве это не здорово знать, что твоё нахождение рядом важно? — Ты точно не против? Потому что, — внезапно она притягивает руки к лицу, протирая ими лицо, и усмехаясь в ладони, — Я очень хочу быть рядом с тобой, поддержать тебя моральным духом, но, — отнимая пальцы, Уолш поджимает губы, и добавляет, — Переживаю, что могу [float=right][/float]сказать или сделать что-то, что, — давно ли я говорила о том, что «говорить» и «говорить понятно» было вовсе не её коньком? И дело было не в том, что ей нечего было сказать, а в том, что ей нужно было ещё в школе поставить «Т» по английскому, и оставить её умирать. Сердце начинает биться сильнее,  Шарлотт нервничая, пытается перевести всё в другое русло, — Знаешь что, забудь! Я просто хотела сказать, что буду рада находиться рядом с тобой где угодно, и просто совершенно не хочу ничего испортить! А теперь давай, доедай свой хот-дог – тебе ведь нужно избавиться от всех улик, иначе когда-нибудь нас точно словят с поличным, и уж тогда тебе придётся только пытаться исправлять овсянку сахаром или корицей, — взбодрившись, весело говорит волшебница, подпрыгивая на ноги и отдёргивая задравшиеся шорты ниже, — Тебе помочь с чем-нибудь? Или на перегонки? Кто знает, может быть именно сегодня будет тот счастливый день, когда колдомедики увидят плюсы в гонках по коридорам, — делая шаг обратно к кровати, она нагибается на уровень его лица с усмешкой на лице, добавляя, — Можно и приз какой-нибудь придумать, — а затем поднимая свои пальцы к щеке, смахивает остатки кетчупа, о котором говорила Лекса, произносит:
— С другой стороны, твоё лицо в кетчупе – разве можно получить приз лучше? — и подмигнув мужчине, облизывая палец, Шарлотт выпрямляется и по лисьи улыбается. Пожалуй, если бы не Алексис, неизвестно, когда бы сама гриффиндорка сказала бы ему о попытке хот-дога поцеловать его.

Подпись автора

I won't let you down
so — please — don't give me up

because I would really, really love to stick around

Чарли была открытой девочкой. Её семья и близкие были удивительными людьми, потенциально способствующими тому, чтобы слова, вылетающие из её рта, никогда не стали табу. Хочешь говорить про драконов и места их обитания? Пожалуйста. Квиддич, и то, как в будущем ты будешь делать мёртвые петли получше своего отца? Он даже не будет отрицать этого факта, вселяя всё больше надежды в свою дочь, не страшась взглядов своей жены! Она могла придумывать, изобретать и не думать о том, что кто-то посмотрит на неё странно – все ведь свои, и они такие же чудные, как и была сама волшебница. Так чего боятся?
Шарлотт «что на уме, то и на языке» как ученика Хогвартса была ещё громче, веселее и открытей, словно книжка с полок новинок магазина в Косой аллее. С лёгкостью, иногда наперебой с Джозефиной, она рассказывала об их путешествиях по разным странам благодаря отцу, горделиво крутила носом, говоря что была в кабинете у самого Министра магии, – и не важно, что всё это время она держала за руку свою мать, – и, конечно же, никогда не умалчивала об родственниках в доме и через дорогу, важно делясь тем, что у неё была и старшая сестра ходящая на пару с Лексой, и Теодор, и даже Кевин, довольно быстро получивший популярность среди своих однокурсниц, пусть и только-только прибыл на первый курс. Чем старше она становилась, тем больше она говорила про других, нежели про себя, если речь шла о совершенно посторонних людях; если же говорить о тех, с кем она просиживала свои штаны всё оставшееся время, что же, кто готов слушать по десять раз одну и ту же накрученную пластинку? И всё же, они слушали. А Уолш не оставалось ничего, кроме как выкапывать самой себе яму, создавая вокруг образ такой неуязвимой, сильной, практически, всемогущей. Кто не ударит в грязь перед самыми важными людьми на свете, а даже если и подскользнется, что же, выкрутится из ситуации так, что это было сделано специально – так она помогает дяде Элайдже ловить преступников на другом конце планеты Земли.
Шарлотт Эстер Уолш могла сколько угодно выставлять из себя того, кто не существовал, но слишком долго она верила в то, что никто не обратит на это внимание. Дело было в том, что она сама оплошала, показав собственную слабость или просто это всегда было на поверхности, но никто из её друзей этого не замечал – сама светловолосая вряд ли когда-нибудь признается в первом варианте, будьте уверены. Но одно она знала точно. Эван Уильям Маккензи был тем человеком, перед которым, даже если бы она очень сильно захотела, у неё просто не было бы возможности быть кем-то, кем она не является. Конечно, она всё ещё может выпячивать грудь и рассказывать невероятные истории из её жизни, потому что они реальны, точно также, как и сама англичанка, с другой стороны? Делая то, что никогда не делала прежде, пусть и громче всех всегда заявляла, что это никому не нужно, она... чувствовала себя счастливой?
То с открытом ртом, то повторяя «Не может быть» и не подавляя своего смеха, она сидела и слушала историю Маккензи о том, что они решили выйти в открытое плаванье вместе с другом на одном «борту». Не нужно думать, что оставь их в комнате наедине, и они заговорят друг друга до смерти – судя по количеству рассказов, которые волшебники наперебой сообщали друг другу при каждой встрече, так и будет, и если у них самих появится иммунитет против друг друга, то что же, пусть крепиться тот, кто окажется с ними рядом. Шарлотт видела его искренние эмоции, и ей хотелось реагировать точно также; и чёрт будь у них больше времени, то обязательно поделилась бы с ним историей про попытку своровать Теодора из больницы св. Мунго, когда он всё ещё продолжал болеть, а ей стало скучно на их собственной улице.
— Что же, ты тот ещё джин, исполняющий желания, — усмехаясь, протягивает Уолш, качнув головой из стороны в сторону, — Правда, думаю, что если бы ты родился в Англии или мы бы познакомились раньше... Эван, эта планета бы погибла от наших совместных рук, — смеясь, Шарлотт складывает ладони вместе на мгновение, прижимая их к губам и прикрывая один глаз, только на мгновение представляя, чтобы случилось, будь это их реальностью. Вспоминая их первые встречи, и переворачивая их на сто восемьдесят градусов, где всем они бы занимались против других людей заодно, и, пожалуй, она бы точно не удивилась, если бы их кто-нибудь подкараулил в темном переулке и попытался запугать, потому что остановить их каким-то легальным способом было бы просто невозможно.
Конечно, она всегда выглядела веселой там, где даже чувствовала себя плохо. Я имею ввиду, если всё совсем не было плохо; если же говорить про здоровье Уолш, то ей всегда было придерживаться теории, где не замечая болезнь, ты просто не даёшь ей победить над собой. Заставляя себя поднимать по утрам, когда единственное, что ты хочешь делать – это отхаркнуть накопившуюся за ночь жидкость, которой было не место в твоём рту, и лечь умирать обратно, Шарлотт просто не думала о том, что это может её сломить и дело было сделано. Единственное, о чём она не предполагала, что подвергала риску людей вокруг себя и вполне была способна заразить каждого, кто прикоснется или окажется с ней рядом, но... не всё же она могла видеть, пока находилась в состоянии «я не болею, и никто не докажет мне обратного», верно?
— Тебе придётся подождать какого-нибудь особенного полнолуния в таком случае для этого. А ещё чтобы в это же время сам Министр магии трижды подпрыгнет и цокнет своими башмачками, не зная, что за его шиворот в это время закинут несколько слизней, — остановите её, потому что иначе Шарлотт продолжит придумывать несуществующие варианты, что равносильно, почему она никогда не болеет. Усмехнувшись себе под нос и качнув головой несколько раз, внутри себя Уолш понимала, по какой причине не хотела лежать дома, завернутая в три тысячи одеял, с кружкой бодрящего напитка на тумбочке и грелкой где-то под боком. Стоило только кому-то чихнуть на улице, как тут же можно было словить взгляд тёти, смотрящей на тебя с подозрением и спрашивающей о твоём самочувствии. Стило только карантину пробраться в дом, и все начинали видеть в тебе слабого человека, который с трудом мог встать и пойти опорожнить кишечник, – даже если это и так, – которому нужно предложить свою помощь! И это неплохо; только хотела ли она беспокоить кого-то и отвлекать их внимание от дел, которые будут куда важнее, чем подтирать сопли за неё? Думаю, не нужно отвечать на этот риторический вопрос, все и так знают ответ.
— Могу сказать, что тогда мы только пытались договориться с ним, — она смеётся так, словно говорит не о своём животе, а о каком-то отдельном организме, друге, — И, торты? Эван, ты обижаешь меня – видел бы ты меня на конкурсе поедания хот-догов. — Скрепляя пальцы в замок, она непринужденно потягивается, подмигнув ему и продолжая улыбаться. На мгновение она меняется в лице и нахмурившись, задумчиво произносит, — Знаешь, до сих пор не понимаю, почему нам продолжают давать возможность участвовать. Может, они ставят ставки на мою семью и зарабатывают на этом куда больше, чем тратятся на хот-доги? — лишь на мгновение она звучит, как любая теория заговоров, но будьте уверены, так быстро из головы волшебница это не выкинет. Ещё обязательно спросит вечером у отца или матери, не доплачивают ли им какой-то процент за то, что их семья вечно забирала все кубки на ярмарках. В любом случае, если вы хотели найти человека, который больше всего на свете гордился своими талантами, связанными с едой – он сидел прямо перед вами, и со стороны никогда не скажешь, что Шарлотт способна съесть целого слона и даже не поперхнуться.
Она говорит так быстро, перескакивая со слова на слово, что не замечает, как резко подскакивает пульс, а ком, подступивший к горлу проходит только в тот момент, когда она получает ответ на свой вопрос – он не против, если она пойдёт; точно. И, на самом деле, этого бы ей хватило, и не нужно было бы дополнительных объяснений, но Эван, кажется не был бы Эваном, если бы не постарался остановиться на том, что Уолш попыталась пропустить как будто сказанное было совершенно не важно.
— Кто знает, может, это был твой стратегический запас, — как ни в чём не бывало, при этом говорит ведьма, вовсе не пытаясь сравнить Маккензи с хомячком или любым животным этого вида, хранящим в закромах своих щёк еду. Она пытается уже открыть рот, чтобы как-то отшутиться, что после такого её нужно обязательно заключить в плен, как Маккензи, который оказывается слишком близко к ней заставляет её так и зависнуть, не имея никаких шансов перебить мужчину, пока тот не договорит.
Вокруг множество людей, которые привлекали к себе внимание обратными предложениями, которые нужно было читать сквозь строки. Говоря, что боялась, она вовсе не хотела намеренно вызвать реакцию успокаивания, пусть это и было то, что ей нужно на самом деле. Не смотря на двухнедельную спокойную жизнь, Шарлотт чувствовала, что перед ней есть ещё множество барьеров, которые она сможет побороть со временем. Скажи она самой себе несколько лет назад, что будет сообщать кому-то, что переживает за мнение о себе или о том, что может сказать что-то не так, она бы лишь громко рассмеялась и тыкала в себя, громко повторяя «Ты?! Быть такого не может!»
И всё же, вот она. Говорит вслух о том, что боится всё испортить; и вместо мыслей, что она могла набивать себе так цену, он успокаивает её, говоря, что она не смогла бы обидеть его?
— Ты, кажется, забыл как я выгляжу, когда голодная, — округляя на него глаза и поднимая свободную ладонь в воздух, поджимая при этом губы, Уолш вздыхает, опуская взгляд, но при этом, дёргая уголками губ, — Я поняла, — пауза, — А безжалостные комментарии Питера были знакомы и мне тоже, — она опять покачивает плечами, невзначай добавляя, — До его первого синяка, правда, — шутка. Или нет, но уход от серьёзный темы помогает ей как-то справиться с собственными замешательством и слишком долгим взглядом на лице Эвана Маккензи. Выпрямляясь, она расправляет скрученную на спине от сидения вверх ногами ткань, и перекидывает распущенные волосы на одну сторону, словно пытаясь сделать со своими руками, с собой хоть что-нибудь; быть пойманной за руку по причине, что человек хочет остановить накручивание переживаний в твоей голове – это то, с чем сама Уолш сталкивалась довольно редко. И могу точно заверить, почти все последние разы принадлежали именно американцу.
Она выходит из палаты, мешкаясь первые секунды, но затем тут же разворачивается в нужную сторону. Засовывая руки в карманы, она делает несколько неспешных шагов, оборачиваясь на волшебника в полоборота, а затем продолжает свой путь, стоит ему оказаться рядом. Он находился в больнице больше двух недель, и пусть суммарное время провождения самой Шарлотт в св. Мунго было на несколько месяцев больше, и всё же, это была крупица по сравнению с тем, как жил Эван всё это время. С каждым днём он выглядел бодрее, чувствовал себя лучше, и она видела все эти улучшения; не могла поверить, что ещё несколько недель назад она думала, что он не вернется. И это был только один случай в её жизни, а сколько их было у его родных на протяжении всего времени?
Она сбавляет шаг в два раза, понимая, что у неё нет возможности протиснуться между колдомедиками, и не помешать Маккензи; только чего она точно не ожидает, что тот всё продумав наперед, ринется вперёд, чтобы сыграть в её предложенную ранее игру:
— Я тебе сейчас покажу, глизень! — возмущенно вырывается из неё со смешанным смехом, и она срывается с места в то же мгновение, когда понимает, что была одурачена таким простым способом. В спину ей уже летит «не бегать по коридорам», «имейте совесть», но нет необходимости бежать зигзагом – что же, кто-то из целителей поднимет на них палочку, чтобы остановить?

Топот ног, поскрипывание колёс и сиденья, шуршание одежды: всё это, возможно, было бы слышно, если бы не громкие голоса перекрикивающихся волшебников и их смех. Вместо того, чтобы остановиться, проще крикнуть, чтобы все отскакивали в сторону. Несколько раз она чуть не врезалась в открывающиеся перед ней двери, и в самый последний момент, чуть не перевернувшись через себя, волшебница оказывается в кресле с Маккензи, крепко хватаясь за него и ручку, чтобы не вылететь и не попасть под его колёса.
— Ну и скорость! — громко произносит Уолш, потирая лодыжки, воодушевленно смотря в ту сторону, откуда они прибыли и какой отрезок преодолели за такое короткое время. Правда, сразу же она сталкивается с взглядами персонала и пациентов, которые еле-еле избежали шанса смерти или, хотя бы, получить седые волосы в довольно юном возрасте. Ей не было неловко; будьте уверены, Шарлотт Эстер Уолш выглядела так, словно так и должно было произойти, и она явно ни о чём не жалеет. Так что, мимо Вильгельмины она прошла, пусть не с вздёрнутым к небу носом, но уж точно не пряча свои плечи в покатой форме.
Она не знала, что её ждёт. Конечно, Эван рассказывал о том, чем они занимаются, и всё же, сидеть здесь и наблюдать за небольшой группой людей, что старательно повторяли одни и те же действия, чтобы пробудить свои конечности, не могли не заставить задуматься. В конце концов, каждый мог оказаться здесь, пусть и не после такого же случая, как у американца. А те люди, которым и вовсе приходилось переучиваться пользоваться той или иной конечности из-за отсутствия другой? Шарлотт помнила несколько коллег, которые по той или иной причине оказывались в больнице не из-за самых радушных случаев. Конечно, они могли и сами не следовать техники безопасности, но из-за этого она явно не пожелает никому остаться без руки или ноги.
Быть причастной к делу – ещё больше вдохновить Уолш и возложить на неё определенную ответственность. Прежде, чем согласится, была видна еле заметная тревога на лице Шарлотт, – а что если кто-то подумает, что она не может понять, что чувствуют люди здесь? – и всё же, она перехватывает рукой коврик, и находит себе место рядом с Маккензи. Пусть всё, что она делала было сравнимо с лёгким уровнем разминки, которую она проходила каждый день перед бегом, и всё же, она не ленилась, старательно и тянула носок, и держала колени согнутыми или выпрямленными столько, сколько могла. Единственное, что не слишком сдерживала свои смешки и улыбки, стоило только Эвану открыть свой рот и напомнить всем об очередной необходимости тренироваться – лето-то не за горами. С любопытством и энтузиазмом она оглядывала пациентов разных возрастов. Старательные, даже если им было тяжело, они продолжали делать это ради себя и своего будущего; и не смотря на то, что на лице Маккензи было написана абсолютная непринужденность и расслабленность, по каким-то мелочам она могла уловить, что это всё ещё не даётся с такой легкостью, с какой хотелось бы. Что и было бы логично – иначе здесь бы его не было?
— Попробовать что? — с удивлением спрашивает Шарлотт, но ответ уже на свой вопрос не получает. Остаётся только скрутить осторожно свой коврик обратно, и двинуться следом за целительницей и мужчиной, чтобы утолить свой интерес. Собственно говоря, была ли она удивлена небольшому бассейну с переливающимися медузами внутри? Это сразу напомнило ей одну из поездок на море, и её попытку наругать одного мальчишку на пляже заодно с Теодором, который вытаскивал из воды медуз и закапывал их в песок. Несколько раз её жалили медузы тоже, оставляя ожоги на коже девочки, и всё же, кажется, друзья Эвана были не такие опасные. Она наклоняется над бассейном, пропуская мелькнувшую гримасу волшебника на лице, а стоит ему предложить ей последовать его примеру, Шарлотт тут же выпрямляет спину:
— Что значит «рискнёшь», как будто ты думаешь, что это напугает меня, — она щурится, а затем тут же стаскивает с ног короткие носки. Усаживаяась на край, Уолш не подозревая ничего погружает обе ноги в воду, и первые несколько секунд и правда ничего не чувствует, а затем... — Мерлин! — вылетает из её рта, и она прижимает ладонь к лицу, выдёргивая стопы. Ей давно пришлось научиться сдерживать себя от щекотливого чувства, и всё же, уметь – это не не боятся. Она дёргает головой на Маккензи, уже практически признаваясь, однако, стоит ему сделать это выражение лица, театрально прикладывая руку к груди, как Шарлотт ту же дёргает головой в сторону воды обратно, — Не боюсь я щекотки, вода холодная! — что, в прочем, как аргумент от Уолш был явно пропитан враньем. Ведьма правда думает, что «холодная» хоть как-то вязалась с образом человека, кто носил топы-бандо с начала апреля?
Попытка. Ещё одна. Практически уже вычислила, какая именно медуза бьёт её током и остановила себя от того, чтобы раздавить неугодную. Каждый раз она опуская ногу задерживает дыхание, но выдыхает вместе с этим покидая водные просторы с тяжелым раздражительным вздохом. Она настолько сосредотачивается на этом, словно не сразу слышит громкий смех американца, а потом и её имя. В тот момент, когда светловолосая поднимает на него взгляд, на неё саму обрушивается признание в любви, к которому она не подготовилась морально. Щёки её начинают тут же рдеть, а ноги от неожиданности погружаются в воду сильнее, чем пятки, заставляя её громко засмеяться вместо того, чтобы сказать что-то полноценное, а стоит ей смочь остановиться и, наконец, поставить ноги рядом с собой, вложить максимально уверенности в свой голос, чтобы вновь повторить:
— Я не боюсь щекотки! — и не важно, что выглядела она не слишком убедительно минутами ранее. Ему всё равно никто не поверит. И всё же, смотря на него, она невнятно улыбается, тронутая его словами, убирая выбившиеся от активного дёрганья волосы из высокого пучка на голове, который она предварительно сделала перед тем, как сесть на свой коврик, за ухо, оглядывая при этом группу людей, с любопытством смотрящие на её потуги победить воду. Что же, ей придётся прийти сюда ещё несколько раз, чтобы у неё получилось, но даже не думайте, что она так быстро сдастся.
Однако, всё это была только подготовка. Шарлотт переводит взгляд на перила, к которым, как оказалось, они готовились при помощи силы медуз, и проглатывает нервный ком. Ещё лет в четырнадцать, упав с метлы и сломав себе ногу, ей пришлось прыгать несколько дней на собственноручно сделанных костылях, пока Теодор не подмешал ей в тыквенный сок Костерост, который она отказывалась наотрез пить. Это выбивало из сил, заставляло злиться, когда единственное, что могло спасти тебя от крушения, это стена, об которую ты успевал облокотиться, а Эван? Ещё пару недель назад они не знали, сможет ли он ходить, и теперь? Шарлотт, вытерев ноги, перемещается в другое место, усаживаясь на небольшую скамью, скрещивая широко расставленные ноги, не отводит от Маккензи взгляда. Каждый его самостоятельный шаг заставляет чувствовать её душевный подъем – он идёт, сам, без чьей-либо помощи! Однако, [float=left][/float]довольно быстро она сталкивается с реальностью, где научиться ходить заново – это труд не одного дня, как она думала, в то время, как Маккензи сталкивается с другой реальностью. Стоит ему подвернувшись, упасть на спину и подать непонятный звук, Уолш вместо того, чтобы на панике воскликнуть... Издаёт полу-свинячий звук, резко наклоняя голову вперёд. Дело было не в том, что на мечтала видеть, как Эван падает! Однако, это было что-то, что она не смогла остановить. В прочем, получив вовсе не ту реакцию американца, которую она хотела получить, Шарлотт застревает на испуганном, явно охваченном ужасе лице, практически чувствуя всеми фибрами своей души, что именно тот страх, о котором она сообщала Маккензи больше чем с часу назад вырвется наружу, через три... Два...
— Твою ж... Эван! — хлопнув себя по коленям, сквозь внезапно появившийся хрип говорит Чарли. Не нужно быть гением, чтобы определить – он явно не обижался на неё смертельной обидой, не планируя говорить с той, кто смеётся над его падениями, — Нет, но я знаю, что надо съесть, чтобы вызвать его, так что, будь осторожнее с хот-догом в следующий раз! — складывая руки на груди и откидываясь на стенку, говорит волшебница угрожающе, стараясь сдержать недовольную мину как можно дольше, и всё же, сдаётся спустя несколько секунд, — Ты как, в порядке? — уточняет девушка, смахивая выступившие на края глаз слёзы после непродолжительного, но громкого хохота, вновь дёргаясь вперёд, уже даже думая помочь ему подняться, однако, останавливает себя, смотря на не слишком торопящуюся Вильгельмину, мечтающую протянуть руку своему пациенту, и вовсе подающую намёки на самостоятельный возврат себя на две ноги.
Конечно. Они все падали, и поднимались снова, и снова шли к своей цели. И смотря на то, как старается Эван, она не могла не подумать, насколько воодушевляющим он был для неё, насколько необычным и особенным. Как он мог сомневаться, что гриффиндорка проигнорирует его просьбу и не придёт сюда? Потому что ей хотелось поддержать, – пусть и через хрюканье, – его больше всего на свете; а после увиденного? Пусть не удивляется, если в следующий раз она придёт сюда с помпонами и в костюме черлидера. И не пожалеет ни секунды глупого вида, если это сработает, как надо.
Прощаясь с Вильгельминой и с пациентами, которые проходили вместе с ними тренировочный путь, Шарлотт оказывается возле Маккензи.
— Эй, — улыбнувшись, — Знаешь, что я люблю в тебе, помимо всего остального? — не держа долго паузу, Эстер продолжает свою мысль, — Что не смотря на сложности, с которыми ты сталкиваешься, ты посылаешь всё это в глубокое и темное место, продолжая идти дальше. Я знаю, знаю, что здесь может вполне звучать «А как иначе, не делать же ничего?», но... Не знаю, если ещё несколько недель назад я была просто уверена, что всё станет лучше, слепо веря в неизвестность, то теперь? — она протягивает свою руку, осторожно поправляя выбившиеся пряди на его голове после всех тренировок, укладывая их по направлению роста, — Ты шагаешь огромными шагами. И я не могу не гордиться, не могу не смотреть на тебя с воодушевлением, мыслью, насколько же ты, — внезапно она останавливается, и затем смеясь, добавляет, — Почему в моей голове появилось слово «отпадный»? Кажется, я забрала от родителей старческие гены, потому что иначе я не знаю, откуда это слово девяностых всплыло в сознании, — легко кашлянув с усмешкой в кулак, волшебница несколько раз топчется на месте, а затем смотрит на него исподлобья. Что же, как сказали бы её родители в свои более молодые годы, она точно «запала» на него, или это Эван «подцепил» её?
Бросая взгляд на часы, висящие на стене, Уолш вновь подаёт голос:
— Устал? Не проголодался? Потому что, — подсчитывая, сколько времени они здесь находились, и провалился ли у мужчины в желудке недоеденный хот-дог, светловолосая продолжает, — Я подсмотрела расписание, если отправиться в столовую к персоналу, предварительно найдя Лекс или тётю, то тебя будет ждать сегодня что-то лучше, чем овсянка. Второй вариант – десять минут моей отлучки, и я принесу наивкуснейшие, – ну, сравнительно с тем, что есть здесь, – гамбургеры. Или фиш энд чипс? Пицца? Ведро куриных крыльев? — так ярко представляя всё это, Шарлотт усмехается перебивающей её активный монолог собственный желудок, что решает включиться в разговор, — Ш-ш, тебя никто не спрашивает, — хлопнув по себе, она переводит взгляд обратно на мужчину, приподняв бровь, — Что скажешь? — потому что если всё вместе – она тоже не будет против; а пронести всё в палату будет тот ещё вызов, и поверьте, она уж точно не побоится сложностей, по крайней мере, до тех пор, пока это не бассейн с медузами.

Подпись автора

I won't let you down
so — please — don't give me up

because I would really, really love to stick around