RONA STILLER

But "it should be okay," they said
"And just forget the pain," they said
Well, I could always, Lie
Yeah, the doctor said that I would be just fine
Yeah, the whitecoat said that I would live until I'm
Cold on the inside

внешний вид;

Нужно было подобрать что-то менее траурное.
Единственная мысль, которая беспокоила Ру с того момента, когда она села в желтобрюхое такси. На ее беду, стало вечереть и отражение в стекле вновь напомнило то неуверенное настроение по поводу собственного внешнего вида, которое она испытала у зеркала в прихожей.
- Рона, ты одета слишком мрачно для дружеского ужина.
Конечно, разукрашивая себя в яркие пятна, я нравилась вам гораздо больше.
Табличка сарказма here.
Только мысли и никаких язвительных реплик вслух. Давно ли она стала такой покладистой? Давно ли перестала воспринимать все замечания на свой счет, равнодушно глядя в лица недовольных. Вечно недовольных тем, что делает Рона Стиллер и какая она есть сама по себе.
- Думаю, что отправлюсь с Эмили по магазинам в субботу и куплю что-то более миловидное. – Мягкая полуулыбка на прощание, поощряющий сие действо дядюшка Ричард с приспущенными на носу очками. Стоя у выхода и желая друг другу приятного вечера, они оба знали, что мрачная тень новой Роны все равно лучше, чем то, что сюда привезли в начале лета. Ведь, в самом деле, лучше?
Фыркнув, Ру усилием воли заставила себя оторваться от собственного лица и переключить фокус зрения на мелькающие мимо здания. Она еще не совсем привыкла к пейзажам Хьюстона, но, кажется, это был единственный очевидный плюс во всем происходящем – рассудку просто не за что уцепиться, чтобы вернуть её в воспоминания. Таксист попался неразговорчивый, а может быть, это Ру выглядела как нелюдимая, коротко назвав адрес и забившись в угол на заднее сиденье, подобно пациентке психиатрической клинике, вышедшей на свободу пять минут назад. В каком-то смысле так оно и было. Дважды пациентка, дважды вышедшая на свет впервые, дважды нашедшая способ оказаться там снова. Даже сейчас. Да. Главное, не выдать признаков болезни снова и может быть белые стены не примут её в третий раз, пусть даже второй были лишь номинальным. (Поверьте, несколько недель с родителями подобны клинике в ее понимании). Но со временем умнеют даже психи, так что Стиллер научилась демонстрировать то, что нужно, для того, чтобы потом не изображать вылечившуюся. Зачем тратить время и остатки душевных сил, если можно начать врать прямо сейчас.
Телефон разрывается входящим сообщением, отвлекая от вороха вялых философствований в чертогах разума. Спасибо, Лиз, которая обошлась месседжем, а не стала травить уши ненавистными теперь звуками звонка. С некоторых пор Рона вообще только и делала, что мечтала избавиться от этой никчемной вещи. Еще бы, если даже после смены номера надеешься на что-то, это пугает до чертиков. Но, увы, иногда ей приходится ждать звонков, как бы не хотелось так и проситеть остаток жизни в темном углу.
- Приехали? – Что же, отшила таксиста, теперь нужно первой идти на контакт. Почему-то резкое торможение машины в неизвестном месте вызвало приступ легкой паники, но с такими Стиллер тоже научилась справляться. Частым дыханием, кулаками в карманах и попытками вспомнить, как в подобных случаях рассуждают нормальные люди. К “нормальным” она себя относить давно отчаялась, что уж.
Оставив необходимую сумму, Ру вспомнила, что забыла ответить на смс Лиз, в очередной раз задумавшись, и решила, что уже поздно маяковать о своем прибытии, если можно просто постучаться.
Негромко хлопнув дверью такси, Ру нервно оглянулась, зачем-то дождавшись, когда машина отъедет от тротуара. Внутри что-то неровно дернулось, почти непривычно, потому что со временем такие тревоги посещали голову все реже. Она себя убедила: чудес не бывает. Как не стало событий, способных действительно напугать или разозлить. Все вокруг теперь казалось каким-то пресным и немного размытым. Даже эта чудная дорожка из брусчатки, по которой Стиллер быстро перебирала темными кедами, желая промотать этот вечер также наскоро – вечная фикция.
Пальцы тянутся к звонку, свободной рукой Ру быстро поправляет растрепавшиеся на ветру волосы. Не прилично выглядеть растрепанной. Несмотря на то, что она вовсе не горит желанием быть чьим-то гостем, тем более, если кроме Лиз придется общаться и с членами ее семьи, но сейчас очень хотелось попасть в тепло – сентябрьские вечера веяли неприятным холодом и памятью о былом. А память не лучший друг на пути к выздоровлению.
- Хэй, привееет, - Растягивая губы в дружелюбной улыбке, Рона коснулась губами щеки Лиз, которая была искренне рада, что угрюмая и не слишком болтливая девочка с все_еще_яркими волосами ответила согласием на внезапное предложение разделить с ней вечер за чашкой чая. Рона же  не менее искренне надеялась, что внешний облик ее новой знакомой вовсе не прямое доказательство тому, что вместо чая на столе появится что-то покрепче, а после ей вдруг захочется танцевать. Впрочем, на этот случай она оделась нейтрально. Конечно, столь аморфное создание не было способно отказать. Клуб так клуб. Только бы побыстрее отстали.
Горящие огоньки в глазах девушки напротив не предвещали длинных молчаливых пауз. К такому жизнь уже подготовила, ведь они с Лиз были знакомы несколько недель, за которые девушка ни разу не показалась социопатом способным пропасть или забыть о чем-то, о чем они договаривались ранее. А жаль. Но об этом стоит умолчать, если вы помните о признаках душевнобольных, демонстрировать которых не стоило. Дядя был безумно счастлив, что у Стиллер появился друг. Значит, он позвонит матери с хорошими новостями. Значит, так тому и быть.
- Прости, что не написала, мне попался такой разговорчивый таксист, я чуть с ума не сошла, - Веселым смехом на всю прихожую, искренне прикладывая ладонь к груди, веря в собственную ложь, жеманничая, точно живая. Живая от низу до верха мумия, выдающая себя за человека. Как с прогулками в парке в одиночестве, которые на самом деле были занятиями в спортзале или магазинами с новой знакомой. Как с улыбками на не услышанные шутки, как с согласием на взгляды, которые не разделила бы никогда. Только бы побыстрее отстали.
Кажется, что во всем этом притворстве, единственным человеком, который действительно был способен исцелить искалеченную душу, была маленькая Джоанна, к которой Рона приехала работать гувернанткой, но увы, этим вечером она не могла быть рядом, оставив свою горе-наставницу на растерзание суровой реальности со всеми ее счастливыми моментами и бурными событиями, бьющими гаечным ключом по голове. But it should be okay, they said. Just forget the pain, they said.
- У вас очень красивый дом. С кем ты живешь? - Тихая надежда на ответ, в котором содержатся уехавшие в тридесятое государство родственники.

Подпись автора

D I F F E R E N T   M I S S I O N ,  D I F F E R E N T   S C H O O L
i got only one rule

RONA STILLER

По мне ударяют железным прутом,
Но я камень - холодный и твёрдый гранит,
Я падаю, не разбиваясь, потом
Мне не больно - я делаю вид.
Нет твёрже или нет холодней ничего не земле,
Могла бы быть льдом, но боюсь, что растаю в тепле,
Напрасны уловки, капканы и сети,
Не целься мне в сердце - я в бронежилете.

Нам не дано предугадать, что с нами случится в будущем. Неважно, о каком будущем идет речь. Ближайшем или самом далеком.  Мы бываем очень глупы, когда отчаянно хотим заглянуть в завтрашний день. Представьте, что мы знаем о каждом повороте судьбы. Смогли ли бы мы принять жизнь такой, какая она дана нам свыше? Нет. Люди настолько не хотят верить в фатум, что пытались бы изменить ход событий, даже зная, что все предрешено заранее. Наносили бы себе больше ссадин и глубоких ран, но в итоге оказывались бы там, где было предначертано. Какой бы мукой и вечной драмой казалась бы жизнь, знай мы все наперед.
Рону уже давно не терзало любопытство. Согласитесь, нужно быть больным мазохизмом, чтобы добровольно желать знать, надковырнется ли корка на едва затянувшейся ране. В то же время еще сложнее может быть отказ от веры в возможное исцеление, которое в свою очередь случится только путем неминуемого вскрытия раны. Отодрать с мясом, выдавить гной, залить спиртом до жгучей боли в нервных окончаниях и терпеть_терпеть_терпеть, пока не затянется до конца. Но, скажите, где гарантия, что на коже не останется рубец. Или того хуже, что инфекция попала в кровь и придется отрезать себе пол руки, чтобы сохранить жизнь. Не реззоней ли позволить себе медленно и спокойно умирать, называя это жизнью, в целом, разница не велика. Все эти умозаключения в конец приелись и поутихли, оставляя худенькую бледнокожую девочку крепко стоять на тонких ножках посреди сцены в зале полном любопытных зрителей. Усталый пустой взгляд мажет по окружающему интерьеру, и сознание выдавливает из себя реакции на многочисленные реплики партнера по эпизоду.
- Все в порядке, я не голодна. Я вообще мало ем. Не влезает, - Хрипловатая и почти искренняя усмешка. Рона хорошо помнит, как ведут себя обычные люди, но едва ли может отыскать хотя бы единый момент, когда она не отличала себя от нормальности. Порой ей было стыдно и искренне жаль, что невозможно последовать многочисленным советам и пойти на  поправку. Что ментальные коробки с воспоминаниями невозможно выкинуть на помойку, потому что она тоже находится в твоей голове. И, о, как бы ей хотелось, просыпаться по утрам как нормальный беззаботный человек, не замечать огромных полостей внутри собственной души, меняющих угол наклона тела к земле, заставляющих расходовать уйму сил, чтобы не упасть из-за смещения центра тяжести. – Ничего, думаю, все впереди и вы успеете обустроить тут все к тому моменту, как ты решишься сделать мне полноценную экскурсию. – Слух цепляется за лично-неприличное слово “друг”, и едва Ру представляет себе, как из комнаты выходит сверстник Лиз, приветливо улыбаясь и изображая из себя спутника ее жизни. Но как бы ни было сильно любопытство и аура сакральности вокруг такой информации, Стиллер решает пропустить эту тему, как возможную для обсуждения. В конце концов, наблюдения за людьми в большинстве случаев дают более точную информацию. А судя по словам Лиз, ей придется познакомиться с этим самым другом неизбежно. Что же, Ру к этому готовилась, хоть готова и не была.
Впрочем, на ее тактичное молчание никто особенно внимания не обратил, так как спустя пару секунд болтушка Лиз уже вовсю бросилась обрисовывать довольно мрачный образ своего сожителя. Будем называть его так. И даже, когда станет понятно, чем они тут занимаются в этом недостроенном доме, Ру решила, что не хочет знать подробностей. Ру вообще не хочет ничего знать об отношениях. Извините.
Миловидно улыбнувшись, Стиллер кивнула, когда Лиз бросилась встречать своего знакомого. Таинственность и какое бы то ни было любопытство тут же сменились апатией, с которой Стиллер привалилась к кухонному столу, ожидая маленькой прилюдной казни. Так она себя чувствовала почти каждый раз, когда приходилось знакомиться с новым человеком. Знаете ли, рамки шаткого мирка смешной рыжеволосой девочки были не такими уж эластичными, чтобы без конца впихивать туда новую персону. Но никто никогда не спрашивал, нравится ли Ру ощущение тесноты, хватает ли ей кислорода в помещении без окон, которые были забиты досками, потому что свет жизни бил слишком ярко и портил общую картину пепелища ее души.
Звучный мужской голос с намеками на непонятный акцент огласил пространство, заставляя Ру откашляться и судорожно начать искать себе угол, в который можно было бы забиться и переждать. Увы, с первых его нот, Стиллер стало понятно, что о сверстнике, в самом деле, можно забыть и что сейчас ей придется не выдать ни единого движения мысли, протягивая руку “другу” внушительных лет. Если только он не относится к той категории неожиданностей, когда из-за кулис выходит карлик, говорящий басом. Всякое бывает. Но что бы там ни было, лично Рону оно беспокоило лишь фактом вторжения в ее собственный мир.
Вторая фраза – и приходится навострить уши, потому что на этой кухне больше нечем заняться, а ожидание неприятного события противно давит на грудь, сбивая дыхание. С этой особенностью встречи с незнакомыми персонажами Рона поделать никогда ничего не могла. Кто бы там ни был, он всегда волновалась, нервничала, чувствовала приступы тошноты и общее недомогание. Фу. Забиться бы в угол собственной спальни и никогда оттуда не выходить. Реальность, ну почему ты так жестока. Порой даже непредсказуемо слишком.
Еще раз откашлявшись, Рона нервно дернулась, словив подозрительное еканье в груди. Смешно но, в последнее время все реже приходилось доставать из себя ассоциации, когда взрослые (!) мужчины открывали свои рты в ее присутствии и навевали тоску.
Не начинай.
Не просто отмахиваться от въевшейся под кожу паранойи, но Рона отмахивалась. Старательно забеливала проступающие сквозь побелку черные пятна скрываемой болезни души. Приглушала звуки. Искала зацепки, чтобы не дай Бог не провалиться слишком глубоко в собственную нору, потому что это тоже было чревато. И так каждый раз, приходилось аккуратно ступать по гнилым половицам, нащупывая каждый следующий шаг. Может быть, поэтому она так мало весила? Минутка юмора от душевнобольных.
Но не смотря на то, что галлюцинации стали преследовать голову все реже, иногда случались непредвиденные сбои системы. Но если в любой другой ситуации можно было резко унестись в комнату или на улицу, чтобы подышать и провести курс ментальной лоботомии по-быстрому, то стоя в чужом доме в момент предстоящего знакомства это было не совсем реально. Пусть даже этот суетно вошедший с пакетами дядя только что поверг несчастное создание в состояние коматоза. Секунд так на тридцать. Пока не поставил пакеты на стол, пока не поднял глаза и не столкнулся с ней взглядами, открывая то, что на самом деле приготовила судьба.
Волной жара от кончиков пальцев на ногах к гортани проносится первая реакция на картинку. Легкие беспомощно хватают порцию воздуха, но кто-то наливает в горло раскаленный свинец, стискивая скулы до ноющей боли. Разряд. Тщетно. Ноги онемевают и прирастают к полу, готовые сложиться пополам как поломанные спички, стоит сделать одно неосторожное движение. Сжатая в кулачок ладонь проезжается по крышке стола, покрываясь влажным потом и звуки во рту нерождаются, собираясь в комом на выходе у гланд. Должно быть, это чья-та неумелая шутка? Должно быть, мир снова решил свести ее с ума?
В последнее время все чаще казалось, что суть не причем. Что жизнь играет с ней в  специфическую партию шахмат. Тот самые момент, когда ничтожную пешку загоняют в угол доски, вынуждая шагнуть на верную смерть или откатиться на клетку назад, упираясь в границу поля. Должно быть, кому-то сверху очень весело наблюдать за потугами беспомощной фигурки, способной только шамкать ртом и глотать слюну на собственном языке.
В такие минуты не сразу понимаешь, что именно произошло. И уж точно не сразу можешь определиться с собственными реакциями. Но первое, что диктует изрядно бухнувший адреналином рассудок – не терять лица, выставляя оборонительные ежи вокруг своей крепости. Быть может, если бы не человеческая гордость, не обида, сочащаяся изнутри годами, мы бы только и делали, что умирали от боли и ползали на коленях перед теми, кто предал нас. Только бы вернуть все. Только бы вернуться назад. Только бы испытать это сладкое чувства необходимости кому-то.
Смешок, головокружение, разряд. Её обиды хватит, чтобы выстоять даже такой удар под дых. Тем более такой.
Значит, друг…
- Добрый вечер мистер Кауффманн, - Должно быть интересно видеть, как твоя пациентка изменилась с вашего последнего сеанса. Не хотите ли замерить, дядя, последние параметры и сравнить результат. Еще никогда прежде Ру не находила в себе столько сил, чтобы взять себя в руки и сделаться матово-стальной. Разве что дрожат ладошки, так это легко скрыть.
Она не виновата.
Быстрым испугом в голову. Хочется повести себя правильно. Если, конечно, у такой абсурдной ситуации есть степени морали. Хочется издать смешок, полный сарказма и упрека, но воспитание и желание сохранить свое лицо перед страхом всей жизни берут верх. Берут направление притворной искренности в отношении к ситуации. Ведь именно сейчас, на фоне немца, оставившего её без единого слова, без единого объяснения и обнаружившем себя в доме с новой женщиной, выглядеть святой будет достаточно удобно. Не так ли?
Она не виновата.
Действует плохо. Поэтому туманный взгляд ползет мимо вопрошающей Лиззи, явно не понимающей, что здесь происходит. Хочется попросить ее заткнуться. Закрыть свой рот и не мешать смотреть в лицо Кристиана искренне и с достоинством, которого у Ру никогда и не было.
Губы разжимаются, под напором внутренней чакры с источником силы воли.
Ты ведь не особенно просвещал свою новую подружку да?
- Мы с твоим другом знакомы, Лиз. Мистер Кауффман был моим преподавателем в университете. – Рваной улыбкой по лицу подруги. Пустотой в сторону фигуры Кристиана, решившей изобразить боль всего мира. Лучше бы ему взять себя в руки как можно быстрее. Быстрее, чем из святой матери Терезы Рона Стиллер превратится в оплот цинизма и скажет вслух все, что она думает по поводу увиденного, добавляя свои старые познания, а они явно расстроят милую Лиззи. Она ни в чем не виновата.
Ведь так?
Никто ни в чем не виноват.
- И моим психологом. – Уголки губ дергаются в полуулыбке. – Я рассказывала тебе, что была больна. Помнишь? – Стараясь не смотреть на мужчину, Рона отходит от крышки стола и изображает жест готовности к мероприятию. Ей обещали, что мрачный сосед не останется с ними и не захочет мешать. – Мир так… тесен. – Больше добродушия. Равнодушного добродушия ,способного свести в могилу при желании.
Ей обещали, что она снова сможет стать собой, когда посмотрит в лицо своему страху. И если им всем так хотелось, то, кажется, все произошло только что. Забавное ощущение. Ни сердца. Ни души. Ни паники. Ни удушья. Ничего кроме немых конечностей и пустоты. Сплошная пустота. Везде. И отвращение. Много много отвращения с привкусом ядовитого цинизма. От таких не лезут слезы, от таких хочется улыбаться шире, топтать. Жаль, такие как герр не гнутся, можно не тратить силы. Она и не собиралась.
- Вам что-нибудь помочь или можно подождать в гостиной? – Растерянно и с надеждой. Было бы не плохо не участвовать в семейных приготовлениях. Вообще, Кристиан, не хорошо пускать гостей за кулисы частной жизни. Научись уже однажды. – Вкусно пахнет. – Понадобилась бы целая жизнь, чтобы заставить себя посмотреть ему в глаза. Но три месяца пустоты были даже больше жизни. Точно, больше. Рона прячет руки в рукава, нелепо растягивая свитер, и отсылает комплимент настоящему автору их ужина. Она не собирается ломать из себя безвременно павшую. И будет очень благодарна, что Кауффманн сделает тоже самое. С его маской эмоционального даунизма это будет не сложно. – Преподаете психологию в Хьюстоне? – Она пытается. Она пытается бороться со своим страхом. Похвалите смертницу, подержите за нее кулачки.

Подпись автора

D I F F E R E N T   M I S S I O N ,  D I F F E R E N T   S C H O O L
i got only one rule

RONA STILLER

I waited here tonight for you to come
But your love just disappeared
I'm waiting in the dark for miracles
But miracles don't happen here
STONE SOUR - MIRACLES

It’s not real. Everything here… it’s not real. Кажется, во всем это балагане у них все же нашлось что-то общее – отказ восприятия реальности как чего-то нормального, имеющего отношение к ним обоим. Если бы не разность результатов, все могло бы сложиться куда удачней.
Её отпускают. Ватную, трясущуюся каждой клеточкой тела глубоко внутри. Она оставляет на последок мягкую полуулыбку как флаг гордо тонущего корабля. Главное отплыть подальше, заткнуть брешь и продержаться до тех пор, пока все сигнальные маяки покинут зону досягаемости. Пока она не останется совершенно одна в океане абсурда и боли, в который судьба так благосклонна швырнула судно ее жизни.
Незнакомая гостиная с ее подробностями смазывается как факт. Мутные глаза не интересуют детали. Рона ищет обеденный стол, способная, в самом деле, потерять его среди количества предметов. Что вы, сейчас она не видит даже себя саму, не то, чтобы деревяшку, предназначенную для приема пищи. Трупы не едят, если уж на то пошло, но всегда могут изобразить из себя человека, как делают главные герои фильмов про вампиров и зомби. Жаль, что на спецэффекты нет средств, бюджет этого фильма соразмерен дешевенькой мыльной опере, которой не судьба набрать рейтинг на забытом богом телеканале “драма”.
Стул не слушается, не сразу отъезжает на своих твердых ножках. Сейчас они придутся дополнительными опорными точками к плюхнувшимся на него конечностям. Груда бессмысленных косточек, сотканная в скелет рыжеволосой девочки. Такой же никчемной и неуместной, как и все вокруг в нереальном мире спятившей фантазии.
Нет, она не скатится к подобному способу самозащиты, хотя куда логичней было бы довериться рессорам собственной конструкции, чтобы не развалиться на куски. Знали ли вы, что сумасшествие имеет исключительно полезную природу. Раздвоение личин, потеря памяти, тотальное отрицание действительности – все это лишь психологические амортизаторы, спасающие от самого страшного – ухода с этого света в мир иной. Может быть, поэтому сумасшедших в церкви называют блаженными, теми, кого любит Бог. Они сумели справиться со страшным и не нарушить самую трагическую заповедь – лишение себя жизни. Они остались. Они смогли.
Рона не хотела оставаться. Ни здесь, в чужом доме, ни в чужом городе, ни на этой планете, которая сузилась до размеров баскетбольного мяча, глотая расстояния, делая их бессмысленными. Ладони ровно опускаются на стол, в поисках чего-нибудь более реального на ощупь, чем вся эта блажь, заполнившая пространство. Слух  глохнет, но тут же возвращается, когда знакомый до боли мужской голос спрашивает разрешения войти. В своем доме, в своей гостиной. Серьезно? Брось, Кристиан. Не надо.
Непонимающим взглядом сквозь напряженное лицо мужчины. Кем она может считать его теперь, если только не совершено чужим человеком, желающим сказать свое веское слово о том, Рона не знает о чем. Она, правда, не знает. Откуда ей знать?
Тугой ком постепенно рассасывается, но дар речи не возвращается, сминая мысли под прессом событий. В голове так пусто, что хочется выть. Но тело, приближающееся к столу, и тем самым заполняет черепную коробку мятыми картинками. Они мнутся почти сразу, уверенными движениями, с силой, не позволяя цепляться за детали, спасая память заблаговременно. Нет сил, чтобы сделать усилие над собой и повернуть голову следом. Пустым, отсутствующим взглядом, Рона так и остается в прострации, давая знак, что слушает незнакомца вдумчивым кивком головы. Он может говорить, она может слушать, но все это это совершенно не означает, что ей нужна какая-то  информация, что она обязана что-то понимать. Элементарная вежливость к хозяину дома, который благородно обошелся без сцен, как ей того и хотелось. Шею больно дергает нервным спазмом. Ей хочется попросить прощения за свою бестактность, но повернуть голову не выходит до сих пор.
- I need you to listen to me
- You don’t need to explain anything

- Everything that you've seen here... It's not real
- And it never was.

- I know you think
- You know nothing

- I had to…
- You did.
Если бы только она могла успевать открывать рот, их диалог выглядел бы именно так. Но немой рот лишь сгладывал слюну и иногда прихватывал кусочек воздуха, если расширяющийся от частого дыхания нос не справлялся с возложенной на него задачей. Уши четко ловили каждое сказанное слово, но, чтобы здесь не происходило, рассудок был выключен до лучших времен. А значит, все усилия заведомо напрасны, она просто не способна анализировать сказанное, она не хочет быть блаженной, поцелованной богом в конце пути. Не для того так старательно избегала повторного заточения, ломая барьеры и собственные страхи. И объяснять этого она никому не обязана. Как необязан был он стоять здесь и пытаться качнуть параллельную вселенную в зону ее собственного мира. Мира в котором ему давно нет места. Не потому, что выкинули, а потому, что не стало.
В одночасье. Без единого слова. Как будто кто-то прошелся ластиком по картинке ее жизни, оставив лишь пустое пятно для новой карикатуры. На этом месте Рона нарисовала полосы густого дождя, чтобы солнце не било в покрасневшие глаза, не делало мир ярким, обманывая всех вокруг.
Последняя реплика подводит черту под их монологом. Она выслушала, она запомнила слова. Все эти никчемные звуки, срывающиеся с тонкой полоски чужих губ. Каждый день уши слышат сотни таких же попыток коммуникации. С чего вдруг кому-то становиться исключением из правила глухоты и слепоты, умело замаскированных за пониманием и кивками.
- You never… - Пальцы резко бросают многострадальную салфетку, которую, оказывается теребили все время, пока Кристиан говорил. - …did lie to me… - Ладони упираются в крышку стола и тело отталкивается, приподнимается, выпрямляется, теряя надежную опору. – That’s true, Christian. You’re right. -  Неуклюжая плюшевая рыжеволоска спотыкается на ровном месте, но тут же ловит себя и огибает мебель. Внимание рассеивается по комнате, но все же воспаленному рассудку удается вспомнить, что было целью телодвижения. Рона прибавляет голосу громкости, устремляясь в дверной проем – Лиззи, - Громко, отчетливо. На глаза наворачивается пелена слез, и где-то внутри Стиллер понимает, что скрывать их было бы глупо, она ведь еще не сошла с ума, чтобы примерять на себя роль стального человека из сказки про волшебника из страны Оз. Здесь нет волшебства, хоть по словам Кауффмана все не было достаточно реальным. Ру старается говорить членораздельно и спокойно. Достаточно спокойно, чтобы избежать мертвых хваток, вопросов о том, все ли у нее впорядке. – I’m sorry, I should leave. – Ватные руки тянутся к хрупким плечам подруги, успокаивающим жестом проезжаясь по коже. Она ни в чем не виновата. И не обязана смотреть во влажные глаза. Но обязана сделать вид, что все в порядке, потому что Рона уверенно касается губами щеки, не подавая признаков желания объясниться или сделать что-либо еще. – I’m really sorry, - Еще раз, уверенней, прямым честным взглядом. Одна слеза нетерпеливо срывается по щеке, и Рона спешит отстраниться – It’s okay, - Кивок головы, разворот – Я позвоню тебе завтра. – Слабо, не понимая, насколько лживыми были эти слова. Насколько призрачным было это завтра. И было ли вообще.
Сердце заходится в тахикардии, и Ру прибавляет шаг, чтобы не начать разваливаться прямо здесь. В чужой гостиной. В чужом городе. При чужих людях.
Ей очень хочется домой, в Бостон. Обнять мать, посидеть в кабинете отца. Ей хочется найти хоть что-то значимое. Хоть что-то, что будет реальней этого фарса, фальши, фарша, в который превратилась ее жизнь в итоге.
И хотя силы были на исходе всех возможных пределов, Ру останавливается, когда силуэт Кауффманна мелькает статуей, примерно на том же месте в гостиной. Еще одно “спасибо” за show no drama. Нервно оглядывается назад, должно быть Лиззи обладает меньшей выдержкой, чем ее друг, брат, сват или кто он там был в итоге. Ей бы не хотелось свидетелей этой немой сцене, но жизнь не спрашивала никогда, так что…
- I’m not dying,- Слезы друг за дружкой побежали по коже, но Рона держалась до конца в своей оболочке адекватной действительности. - and nobody died. - Она обманула собственную мать, готовую сутками вслушиваться в звуки из ее комнаты и установить по дому камеры. Сейчас речь шла лишь об одном сбежавшем немце. Не так уж и сложно. Теперь. – You don’t need to be sorry if someone get hurt. Everyone should blame yourself for expecting too much, right? - По полу до двери, прибавляя шаг. Если бы Ру могла раствориться в пространстве. Если бы она могла побежать так быстро, чтобы убрать свое тело с территории чужого двора. Если бы она могла хоть на секунду избавить себя от параноидальной мании преследования и не предчувствовать неминуемую смерть, если у опытного доктора вдруг не хватит ума не ломать комедию, а сказать ей спасибо за прерванный спектакль.
Ноги запекли. Быстрее. В ушах загудело и вперемешку с ветром казалось невозможно понять, что происходит позади. Она и не хотела. Охваченная каким-то паническим страхом, разгоняющимся до беспредела сердцем и паникой на грани истерики, Рона практически перешла на бег, зажимая педаль тормоза изо всех сил, потому что нормальные люди так себя не ведут. Ей могут заметить, отличить, уличить во лжи.
Мысли чередой принялись перебирать возможные варианты следующих нескольких часов, которые нужно было провести где-то вдали от дядиного дома. Что-то не слишком людное, не угрожающее жизни и дающее возможность заняться тщательной лоботомией. Брусчатка под ногами не хотела кончаться и этот путь был подобен бесконечной агонии, самой страшной муке, когда еще не знаешь, переживешь ли этот шторм or is this the end?

Подпись автора

D I F F E R E N T   M I S S I O N ,  D I F F E R E N T   S C H O O L
i got only one rule

RONA STILLER

Will you break when you realize I'm gone
Counting days until the season you move on
I'm having doubts if you can still feel me at all
Out here looking on while you're falling in love
Silverstein – To Live And To Lose

It’s not real. И как в страшном сне, где точно знаешь, что откроешь глаза, и все исчезнет, но не можешь сделать этого. Мир вокруг предстает одним невнятным пятном, смазанным неаккуратным эффектом blur. Голова – думай. Выдай хоть какую-нибудь здравую идею, перестань опускать на дно памяти, возвращать флэшбэками назад в прошлое, которое давным давно кануло в бездну.
Легко ли? Три месяца. Мало ли? Для чего? В результате чего?
Они не были в ссоре. Они не думали друг о друге как о возможности, которая была бездарно растрачена чьей-то ошибкой. Ей не надо было искать вину в нем или в себе. Его просто не стало. Рядом, далеко. Не стало. Без слов, без единой зацепки для понимания. Для того, чтобы вычленить причину и следствие. Где она ошиблась? Что она сделала не так? Кроме того, что влюбилась в своего преподавателя, посрамив честь всей своей семьи. Все это было подано именно так. Развращением, пошлостью, гадостью. Долбили в уши, тыкали носом, говорили гадости. До тех пор пока даже мочалка в ванной не приобрела глубинный смысл, сдирая с кожи слой грязи.
А как правильно? Никто не рассказал. Когда не стало Джоша, происходило тоже самое. Джош не был подходящей парой, Джош портил все, включая Рону, а потом лишил себя жизни, определенно, не думая о ней. Может быть Престон? Совершенно чужой по сей день человек, пытавшийся расковырять ей душу лжезаботой, говоривший слова, не имеющие ценности. Она до сих пор не знает, чем этот человек жил и дышал до нее. Помнит лишь бутерброды в доме тетушки, спасенный аквариум и хриплый голос, говорящий, что любовь – это еще не победа. Не ее победа, по крайней мере. Я люблю тебя, Ру, но я должен видеть постоянную борьбу. Забавно, но из всех возможных претендентов, Эндрю в самом деле мог бы понравиться ее родителям, потому что обладал теми качествами, что были способны прельстить мать. Взрослый (в меру), ребенок (в меру), постоянно одергивающий Рону за матерные слова или слишком неадекватное поведение. Отличная альтернатива родительской опеке, новая чуть более просторная клетка. Тогда она этого не понимала.
И каждое утро приходилось просыпаться с этим ворохом домыслов. Пока однажды причины поступков перестали иметь значение. На смену им пришла перспектива, благодаря понуканиям и морали на тему “как должно быть”. Должно быть, чтобы тебя не сдали в больницу, чтобы посмотреть, можно ли вылечить твое безумие, Рона.
У нее никогда не получалось разобраться в том, чем она хочет заниматься. И беготня с диктофоном это точно не то, что могла бы вынести пугливая закомплексованная дурочка вроде Ру. Вот кататься по полу в кабинете Кауффманна у нее получалось лучше всего на свете. Но развлечение не может быть вечным, как делу время, потехе час. Она бы никогда не смогла заменить ему какую-нибудь smart women, не опозорившую бы такого авторитетного человека на праздничном ужине среди взрослых людей. В конце концов, вы только представьте, как эти двое решать выйти в свет. Кто первый признается себе, что эта картина выглядит смешной. Суровый скуластый нацист, пропускающий немецкие реплики и маленькое посмешище, не знающее, что локти на стол класть не прилично. Отец и неродная дочь, оставшаяся в наследство от мертвой жены, вот это больше было похоже на правду. И не надо спрашивать, откуда в голове такая абсурдная ассоциация. Будет абсолютной ложью сказать, что Роне легко давалась идентификация их союза где-то вне стен тесного кабинета, где никто не видел её нежности и помешательства. Да. Помешательство, вот что это было. Да. Наверное. Да… Но даже оно было лучше, намного лучше пустоты, окутавшее сердце, когда Кристиана не стало.
Мозг ловит мысленное “what!?”, когда сквозь время запоздалое объяснение причин произошедшего являет себя наружу. Грудную клетку сдавливает, силы кончаются, ноги перестают двигаться так быстро и тело вынужденно тормозит. Она все еще не находит в себе сил собрать мысли в слаженный ответ на драматичный монолог, не видит смысла. До тех пор пока одна неудачная фраза, сказанная все тем же родным голосом, не вырывает изнутри крик боли.
- Да кто ты такой, чтобы определять мотивы моих поступков!? – Остановка по требованию. Ступни прирастают к земле. Глаза ловят тихое “прости” и приходится обнаружить себя со слезами на глазах, беспомощную. – Доктор, я знаю, почему ты чувствуешь себя плохо?... – Вопрос не требует ответа. Мотнуть рукой, лицом полным непонимания и отчуждения, зыркнуть прямо в душу, игнорируя недавнее желание укрыться от прямой встречи взглядами. – Who are you, Christian?! Do you know the answer on that simple question!? – Попытка человека напротив шамкнуть ртом прерывается жестом “shut up”, потому что теперь настало ее время говорить. Голова еще не знала, что слетит с губ, и это ужасно, когда абсолютно не контролируешь себя, вообще не понимаешь, что происходит. Теряешь лицо, превращаясь в якобы вещателя истины. Но на этот момент Роне кажется, что она непоколебимо права в своих суждениях и… - You are a runner! - …диагнозах. – Runner for life. That’s who you are! – Брови сползаются у переносицы, слезы подсыхают на ветру и перестают катиться по щекам. Палец тыкает в направлении фигуры мужчины. – And I need no proof to say that before I came today you were the same broken person who carefully tried to clean up his life from bad dreams. The man I met year ago did the same damn thing! – Рона делает паузу, и разводит руками. По ее мнению этот вывод должен был натолкнуть Кауффманна на маленькое осознание бессмысленности его бытия, независимо от ее нетленного присутствия, но на случай, если данного утверждения было недостаточно, она добавляет. – Ты как… маленький испуганный ребенок, задавленный реальностью! И я понимаю, почему тебя потянуло именно ко мне, к такому же ребенку! But… Chris, you know, 37-years-old-child is a little bit abnormal. And you could say that you’ve tried to protect me, but in fact you just protected yourself from a great responsibility. Didn’t you? – Усмешка, холод, пустота. Под кожу ползет ледяной озноб. Рона чувствует, что останавливаться было нельзя, что все повисает на тонкой грани, но все же отчаянно пытается собраться с силами и быть большой девочкой. У нее ведь получалось. Целых три месяца получалось. В чем дело, Ру? Почему плечи слабеют? – You fucked up your life! You fucked up everything that you had because you pretend to be a sad mask of a man without chance for mistake! – Полшага назад и тупое мотание головой. – So whataya from me now when I became the person you wished me to be!? -Ладони с новой силой пускаются в дрожь. Переходя на строгое обращение, она понимает, что психика растягивается как старая резинка и предупреждающе трещит по швам. Слезы высыхают окончательно. Голова судорожно ищет ниточку, за которую можно зацепиться и не сойти с ума, неважно, как сильно слова отбрасывают назад от истинной сути проблемы. От того единственного, чего всегда хотелось на самом деле.
По крайней мере, говоря все это громко и вслух, Рона могла быть уверенной, что не она поступает не верно. Не она. Не она. Не она. – What. Do. You. Want. From. Me? – Практически по слогам, как маленькому. Голос ломается и на глаза накатывает новая волна. – And all this...- Она указывает на его заплаканное лицо - …what for? – Еще один щелчок. Прямо по линии стыка: шов не выдерживает. Полным непонимания взглядом, снова в душу. – Моя семья никуда не делась. Меня так же ведут на привязи, так же заставляют  быть не_собой... Тайные прогулки по городу до нового переезда по их желанию тебя устроят?  Ради моего будущего. Ради моей репутации, Кристиан, huh? What do you want, fuck...? – Скрываясь на еле слышный шепот, когда взгляд теряет фокус. Еще одна пауза, еще один слишком прямой взгляд. Силы заканчиваются. – I did not understand... What. Does. Everyone. Want. From me???  – Вхлип как выстрел, дальше уже некуда – How should I really look like in the eyes of the whole world!? WHAT DO YOU WANT IF I'M DEAD ALREADY, FUCKERS!!  – Она уже не понимает, что перешла на истерический выкрик. И не замечает, как рывком бросается вперед и отвешивает пощечину человеку перед собой. Ладонь тут же отзывается пекучей болью, но рассудок не отдает себе отчета в произошедшем еще несколько мучительных секунд. Перед тем, как накрывает осознанием.
- Sorry... - Перед глазами резко мутнеет. Ноги подкашиваются. Тельце сгибается, заставляя рушиться вниз, на корточки. Трясучкой, объятием себя за плечи она пытается удержаться за соломинку, пытается, пытается, пытается. Так нельзя делать, Рона, так делают больные. Так нельзя. Тебя опять сдадут в психушку, слышишь, поднимайся. Wake up, Rona.
Больная, выжженная, пустая, абсолютно лишенная всякой на это силы, она пытается услышать голос разума в плотном вакууме сознания. Так уже было в самом начале. Она сможет встать снова. Но сквозь пелену слез ей вдруг кажется, что мужчина приближается, ей кажется, что он пытается ее коснуться, хотя глаза не видят ровным счетом ничего, но ощущение липкого страха давит гулом на барабанные перепонки. В такие моменты кажется, будто кто-то внутри наматывает твои жилы на кулак, разрывает тело в разные стороны. И кажется, что одно прикосновение способно убить. В самом деле способно. Реакцией  – из горла вырывается новый больной вопль, в котором три слова “don’t touch me!!” мешаются в общую кашу и уродуют воздух отсутствием адекватности в этой картине. Уши закладывает, на глаза наплывают черные пятна. БАМ БАМ БАМ. ладони соскальзывают с колен, и под весом тела Рона опускается на четвереньки, проезжаясь по камням тонкой фарфоровой кожей, сдирая до крови. Знакомая картинка, Кристиан? Знакомая?

Подпись автора

D I F F E R E N T   M I S S I O N ,  D I F F E R E N T   S C H O O L
i got only one rule